Альфред Дёблин - Пощады нет

Хотя Карл принципиально держался своей собственной линии поведения, он все же не терял связи с союзом промышленников. Так как, повидимому, в ближайшее время могли потребоваться какие-то, пока еще неясные, объединенные мероприятия, то он поступал, как все: он участвовал в совещаниях. Однажды за ужином, перейдя к десерту, он с присущей ему деловитостью изложил Юлии положение вещей и сказал, что ему нужно поехать на заседание союза — необходимо заменить больного дядю, — и поэтому на сегодня отпадает ее женский семейный часок болтовни за кофе в их уголке. Юлия широко открыла глаза:

— Ты начинаешь заниматься политикой, Карл?

Карл, очищая себе грушу, добродушно пробурчал:

— Право же нет, Юлия. Я предоставляю это другим. У нас дела посерьезнее. Необходимо принять предупредительные меры. В ближайшее время мне довольно часто придется оставлять тебя в одиночестве.

Она была разочарована, огорчена, почти возмущена.

Десять лет семейная жизнь их текла гармонично, образцово, так же, как в первые месяцы. Происходя из богатой буржуазной семьи, Юлия вжилась в новую среду, подчинилась ее законам. Она давно перестала жаловаться родителям на свою судьбу, установила великолепные отношения с мамашей, за которой она даже ухаживала, примирилась с мыслью, что через свое замужество она породнилась с «низшей провинциальной расой». А если ей порой становилось чересчур тесно, чересчур скучно, она утешалась заботливостью Карла (она часто говорила смеясь матери: — Крестьяне всегда заботятся о своей скотине).

Ради потехи она сказывалась больной, ложилась в постель, и Карл бывал вне себя. Ее врач отлично все видел, встревоженность Карла принимала потрясающие размеры, этот человек и в самом деле был бы в отчаянии, если бы она умерла или ушла от него. В последнее время, исключительно под влиянием деловых неприятностей, Карла моментами просто узнать нельзя было: он, как все эти дельцы, позволил себе несколько раз необычайно грубые выражения в отношении Юлии (однажды это было в присутствии ее оторопевшей матери), он отчитывал ее, словно своего подчиненного. Вспышки эти он потом старался загладить удвоенным вниманием, просил прощения. Временами он по целым дням молчал, от него веяло ледяным холодом, он никого и ничего не замечал. Юлия знала, что брак — это не свадебное путешествие. (Она помнила, как Карл, сдерживая проявления нежности, которые прорывались у нее в первое время, как-то сказал ей: — Нас могут увидеть, Юлия! Он знал, что увидеть их никто не может, но не в этом была суть: для него совместная жизнь не была их частным делом, он ни за что на свете не позволил бы снизить их брак до уровня пошлой любовной интрижки.) Но что ей делать с этими неизбежными, неискоренимыми порывами тоски, с этой подавленностью, с этой пустотой, — кажется просто, что заболеваешь физически, обращаешься к врачу, а врач ничего не находит, улыбается. Юлия часто берет зеркало в руки. У меня двое детей. Они растут. Становишься старше. Я не полнею, но мои глаза мне не нравятся. Ссыхаешься как на плите. В конце концов, не все ли равно, в каком горшке скисать. Это уже возраст, наверное. Будь на моем месте другая, она бы жаловалась, что киснет в глухой провинции. А я ведь живу в большом городе, я счастлива.

В этот вечер, когда Карл сказал ей о предстоящей ему деятельности, о заседаниях, которые нарушат их совместное вечернее времяпрепровождение, она продолжала еще болтать о всяких вещах, по коридору двигалось ребячье шествие, впереди шла гувернантка с маленьким Карлом на руках, за ней семенила юная фрейлейн Юлия. Чинный родительский поцелуй на сон грядущий — и войска отступили в полном порядке. Карл встал, поцеловал у мадам ручку. Какой неприступный человек. Да. это было настоящее слово — неприступный. А он ушел и отныне он даже этого лишит ее, даже этих совместных вечерних бдений, которые он сам так ценил, больше не будет.

Когда пришла мать Юлии, она застала необычную картину: уголок в столовой пустовал, а Юлия с горящими, чуть не исступленными глазами говорила в салоне с кем-то по телефону. Мать предложила Юлии перейти в «уголок» посидеть и поболтать там, но Юлия закинула голову и капризно искривила губы:

— Посидим здесь.

— Не случилось ли чего-нибудь?

Юлия улыбнулась с непроницаемым лицом:

— У меня никогда ничего не случается. Мы с Карлом никогда не ссоримся.

— Дети?

Чудачка, она спрашивает о детях. Буду ли и я когда-нибудь такой матерью?

— Они спят.

— Здоровы?

— Здоровы.

— Грипп теперь страшно свирепствует, я положительно боюсь весны.

— Ты всегда ее боялась, мама.

Дочь, лежа на кожаной кушетке, наносит матери контрудар.

— Как поживает папа?

Мать, сидя в кресле у письменного стола, изумленно взглядывает на дочь.

— Папа? Что это ты вдруг спрашиваешь о нем?

— Да так, просто. Как он?

Мать, не понимая вызывающего выражения лица у дочери (что я ей сделала?), подыскивает ответ, — отец очень занят, завтра он снова дней на восемь уезжает.

Юлия громко рассмеялась.

— Так, значит, ты на неделю освободишься от него.

Что с Юлией? Почему такой раздраженный тон? — Я ничего плохого не думаю. Просто, когда остаешься одна, можно на свободе устроить генеральную чистку. Никто не мешает.

В этот вечер Карл сменил свой тихий семейный дом на конференц-зал в одном из первоклассных отелей, выдержанный в синих тонах, утопающий в свете двух мощных люстр. Президиум, расшаркивания, шелест бумаг, скрип стульев. Ораторы говорят о необходимости ограничительных мероприятий, специально приглашенные эксперты демонстрируют диаграммы. Казалось, сюда кризис не так-то легко проникнет. Свирепые распри между конкурентами смолкли. Седобородый председатель, сильно повысив голос, провозгласил на этом пленарном заседании:

— Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Для тех, кто с нами, существует единый окоп против общего врага (кто этот враг, он не сказал). Если мы плечом к плечу…

Огромного роста господин, известный своим красноречием и безапелляционностью, живой и ловкий, весьма достойный человек, произнес одну из своих замечательных речей. Он не сомневается, — сказал он, — что выразит единодушное мнение всех присутствующих, если он оценит нынешний кризис, как явление длительное. (Карл ощутил страх.) То, что мы наблюдаем в настоящий момент; это только начало, дождь зарядил надолго и лишь постепенно будет усиливаться, спрос на зонтики растет, и, кто ходит без подметок, у того промокнут ноги; нам предстоит увидеть большие перемены, которые, кстати сказать, очень нужны. (Карл подумал: смело сказано, очевидно, люди эти крепко стоят на ногах.) Мы не закрываем глаз на положение вещей и не делаем из этого тайны, все равно, завтра об этом прочирикают все воробьи на крышах. Деревообделочную промышленность укоряют в слишком большом размахе; не будем, разумеется, говорить о том, следовало ли или не следовало в период расцвета, огромного строительства, роста населения держаться маленьких масштабов; мы просто шли в ногу с общим развитием страны, приспособлялись к потребностям, это был наш долг, и этим все сказано…