Альфред Дёблин - Пощады нет

Среди неплательщиков оказались могущественные магнаты, как раз в последнее десятилетие прославившиеся фантастическим ростом своих богатств, чуть не ежемесячно прибавлявших к цифре своих акционерных капиталов нуль справа; это были имена, от которых исходило сияние. И такие люди не могли уплатить сделанных ими долгов. Слушайте, слушайте! В далеких, распроклятых, спекулирующих странах додумались до идеи: добытое хищническими способами дьявольское золото перекачать в другие, благородные, солидные страны, чтобы оно приносило жирные плоды. Хищники как бы испрашивали и — действительно получали — отпущение грехов за содеянные преступления. Так и не покаявшись и продолжая вершить свои темные дела, караемые за это еще более грандиозными банкротствами и банковскими крахами, они потребовали: вернуть им деньги!

Для чего? — мог бы спросить себя спокойный должник. Конечно, для того, чтобы продолжать свои спекулятивные сделки. При таких обстоятельствах совершенно правильно было бы, — рассуждал весь мелкий люд нашего города, — не возвращать долгов и этим предохранить кредиторов от совершения дальнейших злодеяний и заставить их стать на путь закона.

Однако, среди коммерсантов и промышленников находились еще люди, которые толковали о какой-то коммерческой этике и платили по своим обязательствам. Это был великодушный жест, стоивший им, кстати сказать, существования. Так, самцы некоторых насекомых, исполнив свою любовную обязанность, платятся за это жизнью. Но большинство отечественных промышленников отмалчивалось, благородно воздерживаясь от обвинения кого бы то ни было. Эта часть должников ограничивалась тем, что просто не платила.

И вот, пока широкие круги общества вновь с увлечением читали об убийствах и воздушных катастрофах, пока они обогащались газетными сведениями о подонках общества — о подпольном мире преступников, о любви в притонах, об удивительных обычаях, союзах и любовных отношениях в этом мире, — положение обострилось. До сих пор все сохраняли спокойствие и терпение. Но то, что страны-кредиторы, не получив своих денег, отказали в дальнейших займах, — это выбило дно из бочки. Страны-кредиторы мстили за сделанный им намек, что так дальше продолжаться не может. Стало известно, что они стали предъявлять претензии странам-должникам, будто те вложили одолженные деньги в создание мощных банков, постройку фабрик, больниц, поселков. Ну, а скажите пожалуйста, для чего же было делать займы? И не навязывали ли сами эти страны — если уж говорить правду, то до конца, — свое маммоновское золото, чтобы взимать потом высокие проценты, нажитые на чужом поте, на чужом горбу. Замечательные методы! А потом еще попрекать тем, что люди трудятся! Приходилось иметь дело с недобросовестным противником (вспомним Шейлока). Во всяком случае, взаймы противник этот больше не давал.

Все с нетерпением ждали, что будет дальше. И кто меньше всего этим интересовался, почувствовал это на себе раньше других.

Как во всей стране, так и в нашем городе, строительство, радующее душу, пошло на убыль. Сразу впало в печаль множество людей с их женами и детьми, с их родственниками, которых они поддерживали, с их матерями и бабушками. Там, где жили в семье мать и бабушка, их старались сбыть с рук, по возможности, в казенные дома для престарелых, в богадельни. От этого у лавочников в округе, у булочников, мясников, сапожников, портных стало меньше покупателей.

Так как меньше строили, то вместе с каменщиками пришел черный день и для плотников, работающих топором и метром, загоревали стекольщики, слесаря, водопроводчики, штукатуры, маляра, печники, а вместе с ними — их жены и дети, их родственники, которых они поддерживали, их матери, бабушки и дедушки. Вынужденные ограничивать себя, они, в свою очередь, давали меньше заработать булочнику, мяснику, портному, сапожнику. Зато сами они подолгу околачивались в пивнушках, дома ворчали, дурно обращались с женой и детьми.

И кирпичным заводам в деревнях и в пригородах приходилось жечь меньше кирпича, и там освобождались рабочие руки.

Это были первые зарницы грядущего кризиса. Кризис надвигался неровно: то задерживаясь, то какими-то толчками. Еще можно было встретить миллионы людей как во всей стране, так и в нашем городе, которые ничего не видели и, покачивая головой, поучали: незачем преувеличивать, всегда бывали плохие и хорошие времена, сейчас как раз время плохое, ничего в этом особенного нет, это пройдет, как-нибудь перетерпится, во всяком случае, можно еще терпеть. Слушая таких людей, нельзя было не признать, что они правы. Но затем с ними происходило то же, что с человеком, который мирно сидит в своем саду под развесистым каштаном, мечтая, куря и наслаждаясь красотами природы. Несколько листочков реют в воздухе, он задумчиво рассматривает на лету их тонкий рисунок и тоненький стебелек; листочки, падая, кувыркаются в воздухе, точно играя. Но вот, листья начинают падать все чаще и чаще, на траву в своей зеленой иглистой кожуре грохается каштан, — вот было бы дело, угоди такая штука в голову. Человек думает: что за странное время года, я сижу как будто укрытый со всех сторон, внизу нет никакого ветра, должно быть, наверху ветер. И человек смотрит на деревья, которые не шелохнутся. Он устремляет взор ввысь, стараясь уловить порывы ветра, дующего наверху и не доходящего донизу, он хочет найти разгадку таинственного явления природы. Но вдруг снова раздается треск, кусочки коры, обрывки листьев летят человеку на колени, и смотри-ка! — человек вскакивает, козырьком приставив ладонь над глазами, вглядывается, — он заметил какой-то шелест в листве, там какой-то зверь, и, в самом деле, там сидит настоящий когтистый коричневый зверек, белка с огромным вертлявым и пушистым хвостом.

Общественное мнение начало задумываться. А это всегда плохо кончается, когда общественное мнение начинает размышлять. Правда, оно прибегает к этому исключительному средству только в крайних случаях. Когда в средние века черная смерть — чума — поразила европейские страны, корень зла искали в чем угодно, кроме грязи, в которой утопали города и села, которая скоплялась в ужаснейших кварталах, где навоз кучами лежал посреди улицы, и дома кишели крысами. Обвиняли колдунов и колдуний, навлекших, якобы, страшный мор, сжигали их десятками, вешали отравителей колодцев, паломничали к святым мощам и каялись в грехах; всех, кого только можно было заподозрить, осуждали гуртом вместе с чадами и домочадцами, а грязь оставляли нетронутой. Ныне царило просвещение, люди опирались на науку. И вот, на арену вышла наука.

Началось строительство институтов (строительство это уже было хорошо), которым надлежало заняться исследованием экономических связей и причин, своего рода хозяйственной метеорологией. И оказалось, что новая наука не отстает от старой. Имея в своем распоряжении огромные библиотеки, находясь постоянно в курсе вновь поступающих экономических сведений, среди которых попадались и правильные, профессора этих институтов вместе со своими многочисленными помощниками принялись, как врачи, чертить «кривые», издавать книги и, словно одержимые, писать статьи. Рвение их не оставляло желать лучшего, они доказывали прежде всего, как они полезны. Они процветали среди общего кризиса. Ясно и исчерпывающе доказывали они и излагали черным по белому с красными, зелеными и синими линиями то, что многие давно подозревали: во всем виновата техника! Этого урода, это чудовище, по имена техника, нужно немедленно схватить за шиворот и изгнать из страны, — промышленники со злым умыслом довели технику до высокой степени развития. Эти подлые существа, с помощью ничего не подозревавших инженеров, усовершенствовали машину, изменили процесс производства, и, к общему несчастью, все это дало вначале хорошие, больше того, — блестящие результаты: урожаи собирались исключительные, недра раскрывали свои изумительные богатства, никто никогда не подумал бы, что они хранят в себе столько ценностей. И так как обилие лилось через край, то хлебу, кофе, меди, цинку ничего не оставалось, как подешеветь, а подешевев, они, конечно, упали в цене, поскольку же они упали в цене, они уже не оправдывали затрат на их добычу, не приносили прибылей, и тогда все добрые и полезные деньги, капризные по природе своей, попрятались, сердясь, в погреба, а тысячи, десятки и сотни тысяч рабочих рук, которые раньше были заняты, оказались лишними, и в этом именно и кроется причина безработицы, и, в сущности, тут нечему удивляться, — все ясно, как божий день! Так вот для того, чтобы упорядочить деловую жизнь, надо, разумеется, сократить размах производства.