Рои Хен - Души [litres]

– Эй, слышишь? Слышишь? Послушай-ка… (Ибо душа отнюдь не всегда внимательно его слушает.) Я нашел это на улице, три таблетки от аллергии выпил, пока решился взять в руки. Это немного странная история, сразу и не поймешь – нужно время, не все написано на том же уровне, но есть занимательные места. Герой – невыносимый субъект, душа которого перевоплощается уже четыреста лет, а еще там как будто есть такая же душа, в которую он влюблен, хотя она вроде как сестра ему, а еще есть совсем дурная глава, в которой они блохи… Неважно, это кажется полным дерьмом, когда вот так объясняют, но мне почему-то подумалось, что тебе понравится.

Так он ей скажет, и душа прикусит губу, чтобы не закричать, рука ее прижмется к сердцу, чтобы не дать ему выскочить из груди, – движение, которые он истолкует превратно, увидев в нем сексуальный намек, что подвигнет его на попытку поцеловать ее, а она не оттолкнет его, но потому лишь, что застынет на месте. Это будет неловкий момент. Она цинично отшутится, выдернет из его рук груду переплетенных страниц и попросит его уйти, потому что “просто падает с ног от усталости”.

Когда он уйдет, она покружит, как моль, над листами книги, скрутит косячок, но курить не станет, чтобы оставаться трезвой, потому что ей обязательно нужно быть трезвой, а то она еще может подумать, что все это происходит лишь в ее воображении, и тогда начнет читать.

Буквы будут прыгать у нее перед глазами, как блохи, и она не сумеет прочесть написанного, да и читать нет причины, она и так все это знает. Поищет на задней стороне обложки какие-нибудь выходные данные и обнаружит название “Коби-пейст” с банальным логотипом в виде пера, но ниже замерцает у нее перед глазами надпись: “Иерусалимский бульвар, Яфо”. Возможно, ей придется пересечь океан, однако она, как и я, конечно, испытывает смертельный ужас от одной мысли вверить себя этим дребезжащим железным крыльям.

А быть может, она не боится летать, но ей не хватит денег на билет на самолет. Может, у нее нет денег даже на зубную пасту. Может, у нее и зубов-то нет. А тогда нет у нее и никакого друга-читателя, который захотел бы ее поцеловать.

А может быть, у нее есть все, не один друг, а тысяча, может, она знаменитость и у нее нет времени на чтение длинных книг, она читает только сообщения от фотографов-экспериментаторов из Исландии и критику, посвященную ей и ее талантливым друзьям.

Быть может, она игуана, или вошь, или гигантская морская черепаха, или…

Нет-нет-нет, в этот черный волшебный круг я больше не вернусь. Бесплодные видения такого рода могут закончиться еще одним разрушительным душевным потрясением. Я ведь не для нее пишу. В этом воплощении я совсем один. Совершенно один.

Каждое предложение, что я пишу, от буквы к букве становится старше. Точка в конце его – могильная яма. Каждая запятая – болезнь, предвещающая смерть. Каждое двоеточие лелеет напрасное чаяние. Каждый дефис – удар мечом. Многоточие – ложь мира грядущего, которого нет в помине…

Все, больше не могу писать…

Продолжаю. Со страхом смерти, несмотря на страх смерти, вопреки страху смерти. Как в человеке, умершем уже не раз, во мне нет страха смерти. Напротив, я испытываю страх перед жизнью.

Моя книга увидит свет, пока я утопаю во тьме. В будущем перевоплощении я сам найду в ней утешение. Заплачу астрономическую сумму ушлому охотнику за книгами, который изыщет для меня пожелтевший экземпляр с переломанным корешком – в мире, где бумажные книги будут предметом интереса лишь для заядлых коллекционеров. Видишь эту древность, похвастаюсь я перед ним, это я написал. И пусть думает что хочет, грабитель.

Да-да, я пишу для себя, не для нее. С самого начала я писал для себя. Для себя и для вас, души.

Одно дело – записывать воспоминания о предыдущих реинкарнациях, и совсем другое – документировать текущее воплощение. Я никогда не вел дневник. Я боюсь, что если опишу день сегодняшний, он обернется последним моим днем. Да и у кого сейчас хватит сил выслушать рассказ о целой жизни?

Что касается технических деталей, меня зовут Григорий Цирульник, для близких – Гриша. После репатриации в Израиль меня стали звать Гершон. Если вы спросите меня, то я не ощущаю себя ни Григорием, ни Гришей и уж никак не Гершоном. Возраст? Тридцать девять. Да, это воплощение тянется дольше, чем предыдущие.

Место жительства: Яфо, Израиль. Что представляет собой Яфо? Возьмите самый убогий район в вашем городе, теперь затолкайте туда два конфликтующих друг с другом народа, добавьте горстку нелегальных иммигрантов и поместите их всех в доме, построенном шестьдесят лет назад и никогда не ремонтировавшемся. Поднимитесь по выщербленным ступеням (лифта нет) на четвертый этаж и постучите в дверь (звонок не работает) – и, может быть, я вам открою. Примерно четыре тысячи лет назад Ирод преподнес Яфо в дар Клеопатре, сегодня она могла бы запросто предъявить претензию.

За окном январь, однако жарко. Час дня. Для меня это еще утро, но для Марины… Ах да, надо же рассказать и о ней.

Марина – женщина, которой выпала сомнительная честь послужить мне матерью в этом воплощении. Она постсоветская эмигрантка с посттравматическим синдромом, девушка с плаката, посвященного человеческим страданиям. Всегда с пятнами помады на губах и стрелками на чулках. Даже в возрасте шестидесяти двух лет продолжает поддерживать связь с одноклассницами, оставшимися в России. Однажды она показала мне фотографию одной из них у куста малины. “Это на даче !” – воскликнула она ностальгически. Дача – это летний домик по-русски. Я сказал: “Ты сейчас дома, а на дворе лето, так чему тут завидовать?”

Это она меня разбудила постукиванием ногтей по клавишам, словно мышь гадила мне в ухо. Я виноват, что единственный в доме компьютер стоит именно в моей комнате? Мне вот-вот уже стукнет сорок, черт возьми. Я сплю голым и думаю, что любой здравомыслящий человек согласится с тем, что я имею право на минимальное личное пространство. Я отбросил одеяло и встал перед ней, одетый не более чем когда вылез у нее между ног. Она унеслась прочь, кудахча как курица: “Что ты, Гриша, прямо как маленький!” Я крикнул ей вслед: “Я тебе три тыщи раз говорил не входить ко мне в комнату, когда я сплю!”

Я согласен терпеть ее только потому, что она платит за квартиру и по счетам. Марина работает смотрительницей в Тель-Авивском музее. Это вроде спасателя, только без солнца, без моря и без спасания. Главное сходство – это слова “осторожно” и “нет”, которые она выкрикивает с сильным акцентом каждому, кто слишком близко подойдет к какой-нибудь картине, или разговаривает по мобильному, или обжимается с девушкой в темном углу. Честь вам и хвала, госпожа Марина, за то, как вы использовали свою привезенную из России академическую степень.