Рои Хен - Души [litres]

На сей раз я родился в Москве в 1981 году. Замерзшие железные качели-карусели, худенькая училка в массивных очках, цветные обои, гитара-семиструнка, кряхтящий, как старуха, паркет, творог с изюмом, прерывистая мелодия перестука створок турникета в метро, от которой сжимается сердце. Мой русский – язык девятилетнего ребенка, в этом возрасте я уехал в Израиль. Очень редко я отвечаю Марине по-русски, в основном когда злюсь или подлизываюсь.

Тьфу, какая вдруг сухость во рту… Почистить зубы, что ли? Да нет, достаточно выпить немного кока-колы, ой, лопающиеся пузырьки на поверхности черной жидкости напоминают мне венецианский небосвод. Ну и ну, как же сухо во рту…

К черту, теперь мне надо отлить. Кстати, в этом воплощении мне сделали обрезание в десять лет, через год после того, как мы приехали в Израиль. Варвары. Мой отец в этом воплощении, Петр Цирульник, отвез меня в больницу в Иерусалиме без всяких там предисловий и объяснений. Я стоял в очереди из новых репатриантов, детей, подростков и даже взрослых мужиков. Ни один из них не пришел заключать завет с Богом, единственной их целью было стать равными среди равных, а для этого нужно резать – так постановил отдел социальной инженерии в плавильном котле еврейского государства. Деловая торопливая атмосфера, чтобы никто не успел передумать. Длинноволосый парень с ученым видом объяснял, что брит-мила [114]– это татуировка на половом члене. Другой, худой и смуглый, утверждал, что Бричмула – место в Казахстане. Из всех них лишь я точно знал, что должно произойти. В прошлом я уже дважды прошел через это, как Гец и как Гедалья, но не противился и не возражал другим, почему – сложно объяснить. Я был отстранен и погружен в себя. Когда отошла местная анестезия, которую нам сделали, о-о-о…

Пардон, еще секунда, и я описаюсь, сейчас вернусь!

Ладно, это заняло много времени, потому что я принял ванну. Было необходимо, я не мылся с того дня, когда начал писа́ть, то есть неделю. Вдруг почувствовал себя таким замаранным, будто все мое тело покрылось толстой коркой грязи.

Слава богу, это книга, а не фильм. Несмотря на возникшую между нами близость, дорогие души, думается, мне было бы неловко принимать на ваших глазах ванну в моем нынешнем обличье. Гец был мальчиком с ангельской внешностью, Гедалья – видным юношей, Джимуль – женщиной, возбуждавшей страстные чувства, Голиаф выглядел как все твари его вида – блоха, она и есть блоха, однако я, души, в этом воплощении… еврейский Квазимодо.

Лежа в ванне, я заметил паука-пройдоху, который сплел свою паутину в углу потолка. Помахал ему рукой в знак приветствия. Мерзавец никак не отреагировал. Тогда я показал ему кукиш. Это вызвало у меня бурный смех. Сейчас-то мне это уже не кажется смешным.

Я всегда лежу в ванне по многу часов, раз в сколько-то времени меняю воду, пока горячая вода не кончается, и тогда валяюсь в холодной воде, почти ледяной. Марина, которая и минуты не может остаться одна, заколотила в дверь ванной и проревела: “Ты там жив?” Я в ответ: “Определи понятие «жизнь»”. Да она стакану с чаем не даст определения. Снова стучит: “Гриша, ты там жив?” Я ответил: “Нет!” Это заткнуло ей рот.

Когда я вышел, завернувшись в полотенце, в доме царила тишина. Однако, подойдя к двери моей комнаты, я услышал какое-то пыхтенье. Переждал под закрытой дверью с чувством омерзения. Неужели старуха смотрит порно? Не удивлюсь, если она ищет ролики в категории “инцест”. Я ворвался в комнату, стараясь не глядеть в ее сторону.

– Я не смотрю, только вещи возьму! – выкрикнул я.

В ответ Марина отреагировала чем-то вокальным и непереводимым. Как же это патетично, подумалось мне, наверняка порно. Сам я воздерживаюсь от этого. Смотрел какое-то время, но… Нет, нет, это грубо, это омерзительно, опускает меня на такую низкую ступень, откуда мне трудно взобраться обратно вверх.

Закутавшись в махровое полотенце, я уселся на подоконник большого окна в гостиной. Прикурил сигарету. Капли стекали у меня по затылку с остатков волос – у меня лысина, как тонзура у монаха. Разглядывал свои черепашьи ноги. Долбаный отек то появляется, то исчезает. Врач рекомендовал держать ноги в приподнятом положении, именно это я и делаю.

Мне трудно вспомнить, как прошли следующие три часа. После недели непрерывного писания было бы естественно снова сесть за книгу, но у меня не было сил. Прикончил пачку сигарет. Попытался покормить голубя хлебными крошками, не преуспел. Кашлял, как задыхающийся пеликан. Воткнул палец в вазон за окном, убедившись, что земля в нем совсем высохла. Прошелся мимо книжного шкафа, даже не взглянув на него. Я больше не читаю. В последние годы концентрация внимания у меня уже не та, что прежде. Я присоединился к рядам миллионов телезрителей. Минуточку! Это мне напомнило, что я так и не упомянул о том, что же подвигло меня писать книгу. История постыдная, но все лучше, чем рассказывать о том, как я пил кока-колу или валялся в ванне.

Неделю назад я по всей квартире искал зажигалку. Клянусь, если Бог существует, он точно клептоман по части зажигалок.

Марина волочилась за мной:

– Что ты ищешь, Гришенька?

Под столом в гостиной я нашел грязную вилку, клубок пыли и муравьиную дорожку. Марина убирает только верхние поверхности – стол, полку, мраморную столешницу у мойки. Пол далек от нее. И вот так я погрязаю в пыли, снова в пыли.

Я спросил ее, где зажигалка, она сразу же перепугалась:

– Да тут была, погоди, погоди…

Пока она искала, я переключал каналы: военная операция, эксклюзивное расследование, пастуший пирог для веганов…

– Вот она! – помахала Марина ядовито-зеленой зажигалкой. Какое уродство. Эта женщина лишена самого элементарного эстетического чувства.

Я снова и снова проворачивал кремневое колесико, не дававшее искры, подсасывая незажженную сигарету.

– Это нехорошо, – высказала она, по своему обыкновению, то, что и так было ясно, и продолжала бормотать: – Была еще одна, может, завалилась за…

– Тихо ты! – резко цыкнул я на нее, потому что расслышал словосочетание “переселение душ”.

На экране появился гладковолосый американский мальчик. Интервьюер рассказал, что в прежней своей жизни мальчик был летчиком по имени Роберт, трагически разбившимся при крушении самолета.

– Кажется, у меня в сумочке была еще…

– Да заткнись ты, сказал же!

Ринувшись к телевизору, я потерял левый тапок, но не стал задерживаться из-за такого пустяка. Я прямо-таки прилип к экрану. Пятилетний мальчик уверенно указывал в фотоальбоме на самолет, который пилотировал в день крушения, умело подражал профессиональному жаргону при радиопереговорах, упоминал имена офицеров эскадрильи и, самое важное, – точно показал на карте точку посреди удаленного озера, где, по его утверждению, он потерял управление и рухнул со своим самолетом вниз. Дело, уже полвека остававшееся неразгаданной тайной, заново открыли. Была создана специальная поисковая партия.