Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

– Понятия не имею, – говорила Лина, и в голосе ее было скорее оживление, чем смущение. – Тысячу лет с ней не говорила. Знаю, что она по-прежнему работает в «Пейпер Файберз» .

Беа застыла.

– Господи, – произнесла Селия, и в ее голосе тоже послышалось удовлетворение. – По-прежнему? Как тоскливо. Она замужем ?

– У нее долгое время был любовник, тот мужчина постарше. Поэт? Он умер, кажется? По-моему, он был женат.

– Так она что, совсем перестала писать?

– Насколько я поняла, да.

Беа слышала, что Лина жует что-то хрустящее – морковку, или стебель сельдерея, или палец низшего смертного.

– Ты что-нибудь слышала от Стефани? – спросила Лина. – Они ведь больше не работают вместе?

– Нет, не работают. Я никак не могу добиться от Стефани каких-то годных сплетен. Она только говорит, что они разошлись и что это по обоюдному согласию, но, уверена, это не так. – Селия слегка понизила голос. Беа придвинулась к дверному проему, распластавшись по стене. – Но я слышала кое-что интересное из другого источника.

– Дааа?

– Ей пришлось вернуть часть аванса много лет назад. Кучу денег.

Беа вздрогнула – и застыла на месте, боясь пошевельнуться.

– Сурово, – сказала Лина, и на этот раз голос у нее был по-настоящему озабоченный. На Беа накатила волна тошноты; внезапно скрутило живот. Когда Лина ее разглядывала, когда смеялась над ней, это было намного лучше, чем быть объектом ее жалости.

– Ужас, – согласилась Селия, мгновенно смиряясь от искренности Лины. – Правда, ужас.

Женщины замолчали, как будто только что прочли некролог Беа или стояли над ее могилой.

– Но знаешь что? – сказала Селия, возвращая себе присутствие духа. – Я просто скажу это, поскольку Стефани здесь нет. Мне никогда не нравились ее рассказы. Никогда не понимала, из-за чего шум. То есть они милые – те, что про Арчи, – остроумные, но «Нью-Йоркер» ? Да бога ради!

– Они были к месту и ко времени, – возразила Лина, и ее голос понизился до того, который Беа помнила по интервью и публичным чтениям и уже тогда терпеть не могла. – Они сработали в конце девяностых, когда мы все созерцали свой пупок, откуда-мы-пришли и все такое. Мы все через это прошли. Молодые были. Не все поняли, как перейти к более зрелому материалу.

Беа ушам своим не верила: у Лины был такой царственный тон, словно кто-то назначил ее чертовой Императрицей Беллетристики.

– Ну, одежда у нее тоже из другого времени и места, – сказала Селия. – Господи, в чем она вообще пришла? Кто сейчас одевается в комиссионках? Она о клопах слышала вообще?

– Прекрати! – сказала Лина виноватым голосом, но все-таки засмеялась.

– И эти косички. Ну правда. Сколько ей лет?

– Мне ее так жалко, – сказала Лина. – Застрять в «Пейпер Файберз» … Люди в этом мире знают, кто она, все еще помнят ее имя. Это, наверное, трудно – быть Беатрис Плам.

Беа порадовалась, что по-прежнему стоит, прислонившись к стене, прижала ладони к холодной штукатурке и ощутила устойчивость, опору, силы вынести волну ярости и унижения, которая ее накрывала. Она закрыла глаза. В комнате пахло кошками, хотя никакой кошки видно не было и следов присутствия других животных тоже. Она задумалась, не просила ли Селия домработницу или соседку спрятать кошку, приглашая друзей в свою нетронутую квартиру, чтобы ее не портила миска с кормом или когтеточка; казалось, она способна на такое предательство.

Беа отошла от стены, поспешно застегнула пальто и натянула шапку. Селия и Лина сплетничали о ком-то другом, продвигаясь к гостиной. Беа вошла в опустевшую кухню, направляясь к входной двери; остановилась перед впечатляющим набором дорогого печенья, предназначенного для десертного стола. Открыла холщовую сумку и смела все печенье внутрь. Селия вернулась в комнату, как раз когда Беа накрывала добычу бумажными салфетками.

– Беа! – сказала она, остановившись; вид у нее был ошарашенный, но вместе с тем раздраженный. – Откуда ты взялась?

– Ниоткуда.

Селия посмотрела на пустой поднос и раздувшуюся сумку Беа.

– Не могу остаться до десерта, – сказала Беа. – Но спасибо за прекрасный вечер.

Они еще пару тягостных секунд смотрели друг на друга, вызывая друг друга на разговор, а потом Беа развернулась и вышла за дверь.

Поднявшись по ступенькам со станции «Берген-стрит» в Бруклине, Джек совсем запыхался. Как вышло, что он настолько потерял форму? Он как-то был у Стефани, много лет назад, она тогда только переехала и у них с Лео как раз происходило то, что у них то начиналось, то прекращалось все эти годы: трахались, доводили друг друга, устраивали свои гетеромелодрамы. Они с Уокером тоже какое-то время думали о покупке браунстоуна, но Джек не хотел жить так далеко от магазина, а открыть новый в Бруклине было немыслимо; он считал, что потеряет слишком много клиентов, хотя сейчас этого, вероятно, не случилось бы, поскольку Бруклин и вздорожал, и переменился до неузнаваемости. Джек помнил улицу, на которой жила Стефани, изрядно запущенной. Теперь, казалось, перед каждым третьим домом стоял контейнер со строительным мусором. Перед одним браунстоуном, где шел ремонт, Джек остановился. Двери были открыты, так что виднелся изгиб лестницы из красного дерева и свежепокрашенные белые торцы ступеней. Джек видел весь дом насквозь, до выходившей во двор кухни, где двое рабочих устанавливали в нишу в стене массивный холодильник из нержавейки.

«Еще одна упущенная возможность», – подумал Джек. Что ж, сейчас так у всех, кто давно живет в Нью-Йорке и не успел запрыгнуть на карусель недвижимости в нужный момент. В последнее время, куда бы Джек ни глянул, город смеялся над ним и его финансовыми бедами. Он ускорил шаг и вскоре оказался перед домом Стефани. В коридоре на втором этаже погас свет. Хорошо. Кто-то дома. Джек надеялся, что это Лео, но если нет, то он посидит и подождет, пока тот вернется. У него весь день свободен. Понедельник, магазин закрыт.

«Три месяца, – сказал Лео в тот день в «Устричном баре». – Дайте мне три месяца, и я представлю вам какой-нибудь план».

Ему дали. Прошло три месяца и семьдесят два часа, если быть точным, а Лео не отвечал на звонки и имейлы, и лучше бы у него был план, мать его. Джек был близок к панике. Он почти не спал с тех пор, как встретился со старым другом, Артуром, который в свое время помог ему открыть кредит под залог дома.

Джек скрывал свои огромные долги от Уокера; целый дремучий лес денег и вранья. Уокер знал, что по большей части годовой доход Джека едва покрывает его расходы, но никогда не возражал, потому что Джек любил свою работу. Но Уокер понятия не имел, насколько за последние пять лет выросла аренда, которую платил Джек (резко, чудовищно), не знал он и о том, что Джек сохранил магазин на плаву за счет кредита, взятого под залог их летнего домика в Норт-Форке, Лонг-Айленд. Тогда это казалось логичным решением для выхода из, как думал Джек, временных финансовых затруднений, чем-то вроде желанного маленького чуда, о котором однажды вечером заговорил за коктейлями старый друг Артур, стоило Джеку пожаловаться на проблемы с бухгалтерией. Они с Артуром вместе учились в Вассарском колледже и в первый год на Манхэттене снимали пополам квартиру.