Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

Томми было наплевать, что могла бы подумать Ронни о том, что он целыми днями разбирает завалы, но тревога на лице дочери его подкосила. Ее муж недавно отвел его в сторонку, чтобы рассказать, как по-прежнему плохо она спит, как часто ей снятся кошмары, как она плачет. Как скорбь переродилась из тоски по матери в тревогу за здоровье отца, в липкую уверенность, что он использует развалины, чтобы медленно себя убивать, и что он не доживет до рождения первого внука. Мэгги все время спрашивала Томми, будет ли он помогать с ребенком, чтобы она могла вернуться на неполный рабочий день. Он знал, что эта просьба – просто способ попытаться заставить его уйти с развалин. Всего за пару недель до окончания расчистки он решил написать рапорт и помочь с внуком, чтобы Мэгги и ее сестры немножко успокоились. Они это заслужили.

Томми провел все последнее утро на работе, обходя площадку и пожимая руки тем, с кем работал бок о бок на двенадцатичасовых сменах, по шесть дней в неделю, несколько месяцев. Скоро они все разойдутся отсюда, эта небывалая, противоречивая семья пожарных, сварщиков, электриков, монтажников, полицейских и врачей. Они провели несколько месяцев, разбирая развалины зданий, и пришло время им всем вернуться к своим жизням, в том числе и Томми, что бы это ни значило, какая бы жизнь ни ждала по ту, невообразимую, сторону завалов. Томми взял грабли и пошел на обычный пост, все еще веря, что сегодня, в последний свой день, как раз и может статься, найдет что-нибудь, принадлежавшее Ронни.

Желание было глупое, неисполнимое – но он не мог от него отделаться. Каждое утро, переходя мост Джила Ходжеса и направляясь по Белт-Паркуэй в Нижний Манхэттен, Томми представлял, как, просеивая обломки, наткнется на какую-то ее вещь – что угодно: ее очки для чтения в кожаном футляре цвета фуксии, ее ключи от дома на брелоке с Кейп-Кода, который она таскала много лет, одну из тех красных туфель.

В худшие дни он злился на Ронни, злился, что она не подала ему знак, какой-нибудь маленький предмет, чтобы ободрить. Он знал, что это всего лишь одна из многих иррациональных мыслей, которые он передумал за последние месяцы. Много недель он был уверен, что найдет ее, все еще живую, погребенную под обломками, грязную, уставшую, покрытую вездесущей серой пылью; она поднимет на него глаза, протянет руку и скажет: «А ты не спешил, да, О’Тул?»

С первых мучительных секунд, когда увидел катастрофу по телевизору, еще даже до того, как рухнули башни, он знал, что у нее ни малейшего шанса. И все-таки первые несколько недель он как одержимый копал там, где, по его прикидкам, она могла находиться. А потом несколько выбивавших из колеи недель ему нестерпимо хотелось попробовать пепел, сунуть его в рот. Единственное, что его останавливало, это страх, что кто-нибудь увидит, его отошлют в палатку к психологам и не позволят вернуться. В конце концов он добился назначения на ближайшую к северной башне площадку, различие глупое, потому что никакой логики в том, как обломки падали к его ногам, не было; но это его все равно обнадежило. Он проводил дни с садовыми граблями в руках, рыхля все в поисках артефактов. Желание придало ему наблюдательности. Он находил множество предметов. Больше бумажников и очков, чем мог сосчитать, выцветших игрушечных зверей, ключи, рюкзаки, обувь; он следил за тем, чтобы все подписали и упаковали, надеясь, что от этого станет легче какой-то другой семье, пусть ненамного.

Но от одной мысли он отделаться не мог: он найдет что-то, принадлежавшее ей , и, пока он копался в развалинах, это было возможно – это случалось, просто не с ним. Сальваторе Мартин, работавший раньше на «Скорой» и семь дней в неделю отрабатывавший смену с 5.30, как-то пронизывающе холодным зимним днем прошелся граблями по куче спутанных кабелей и грязи, и на него уставилась фотография его сына, Сэла-младшего, с ламинированного пропуска компании, слегка обгоревшего по краям, но фотография была нетронута. Сэл уволился на следующей неделе, и все думали, что пластиковая карточка его доконала, это было слишком. Томми знал правду. Сэл нашел то, что искал – подтверждение, талисман, – и теперь мог уйти.

Последний день Томми на развалинах. Он решил найти что-то на память в этом месте, где Ронни в последний раз была живой и дышала, – что-то, что можно спрятать в карман, чтобы потом положить на стол или на подоконник над кухонной раковиной, что-то, на что будет выносимо смотреть каждый день. Перебирал обломки, прикидывал варианты (кусочек камня, щебенка – это не могло быть чьим-то личным, так он бы не поступил), когда его позвал один из товарищей:

– Томми!

Это был его приятель, Уилл Пек. Уилл потерял почти всю свою компанию по производству двигателей в Бруклине, когда рухнули башни; сам он в то утро остался дома с желудочным гриппом. Оба они, и Уилл, и Томми, были на площадке с первого дня, принимая и изгоняя своих личных демонов. Уилл помахал Томми, подзывая его туда, где экскаватор только что сбросил груду грязи, пыли и покореженного металла.

– У нас тут кое-что есть, О’Тул. Подошел бы ты, поглядел.

Очистив скульптуру от обломков и поняв, что перед ним, Томми едва мог сдержать радость. О, она оказалась с характером, эта штучка, дождалась едва ли не последнего часа в последний день, но все-таки успела! Едва он увидел кусок металла, появившийся из грязи и пыли, он понял, что тот от Ронни. Несмотря на повреждения, Томми видел, с какой нежностью обнимается пара. Женщина на скульптуре обвила одной ногой ногу мужчины, точно так же, как сидела Ронни, когда они бывали одни; она подходила так близко, забрасывала свою ногу на его, обнимала одной рукой за плечи, второй привлекала к себе.

«Я не слишком тяжелая?» – спрашивала она.

Никогда . Даже на девятом месяце беременности она не была слишком тяжелой для его коленей. Ему нравилось чувствовать ее мясистое бедро поверх своего, нравилось, как она прижимается к его груди. Поза была настолько ее по сути, настолько интимной и знакомой, что когда Томми увидел статую, даже покрытую сажей и грязью, ему пришлось изо всех сил взять себя в руки, чтобы не заорать и не заголосить, не рассказать всем, что значит ее появление, от кого она. Но он не мог повести себя так жестоко, не мог кичиться удачей перед остальными. Он на мгновение закрыл глаза и молча поблагодарил жену.

«Поцелуй» оставался на месте, пока у Томми в тот вечер не кончилась смена. Статую убрали в тачку с плоским дном, и Томми вызвался откатить ее во временный трейлер Портового управления, где вещь должны были описать и сфотографировать, прежде чем передать ответственным за артефакты. Ему неожиданно повезло: сотрудник Управления в тот день рано ушел домой. Стоя у двери трейлера, Томми понял, что должен сделать. Закатить статую по доске в кузов пикапа и увезти домой оказалось до нелепости легко. Он знал, что пройдут недели, а то и месяцы, прежде чем ее хватятся, а может быть, этого и вовсе не случится. Посреди груд обугленных обломков – личных вещей, кусков зданий, покрышек и машин, пожарных машин и самолетов – кто вообще о ней вспомнит? Кому придет в голову спрашивать, куда она делась?