Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

«Мне, конечно, приходилось лизать задницы, – сказала одна женщина, – но вытирать их было не надо».

«Я была важным человеком! – вспомнила Мелоди слова другой матери. – Я управляла людьми и бюджетами, и мне платили . А теперь посмотрите на меня. – Она показала на пристегнутого к груди младенца. – «Я сижу тут в парке, полуголая, и мне все равно, кто меня видит. И что хуже всего, никто даже не смотрит». Женщина отняла спящего младенца от соска и мягко провела пальцем по его пухлой щеке. «Из-за этой груди много чего случалось, знаешь ли. Но от вида этой груди никто раньше не засыпал».

Мелоди невольно засмотрелась на вены, проступившие под светлой кожей, на потемневший, раздувшийся сосок. Она пыталась кормить близнецов грудью, очень этого хотела, но отказалась через шесть недель, не сумев выстроить хоть какое-то расписание и едва не рехнувшись от недосыпа. Она смотрела, как другая мать застегнула лифчик для кормящих и вскинула младенца на плечо, ритмично похлопывая, чтобы он срыгнул. «Я прочитывала по утрам три газеты. Три . – Она понизила голос, чтобы не потревожить ребенка. – Знаете, откуда я теперь узнаю все новости? От Опры, мать ее». Лицо у нее было печальное, но вместе с тем покорное, она круговыми движениями поглаживала спинку ребенка. «А что делать? Это же все временно, да?»

Мелоди никогда не знала, как вступать в такие разговоры, поэтому не вступала. Она сидела и улыбалась, пытаясь со знанием дела кивать, но, если бы набралась смелости, сказала бы, что до рождения дочерей она была никем. Секретаршей. Машинисткой. Кем-то, кто провалил колледж, потому что отец умер осенью, когда она перешла в выпускной класс, мать была не в себе, и сама Мелоди оцепенела от горя и смятения. Это если не упоминать, что оценки у нее были никакие.

Но потом однажды рядом с ней в кафетерии компании сел Уолт. Он представился и протянул ей кусок шоколадного торта, сказав, что это был последний и он его взял для нее, потому что заметил, что она по пятницам позволяет себе кусочек. Когда Уолт пригласил ее на пиццу и в кино, а всего через несколько месяцев попросил стать его женой, а всего через год после этого она стала мамой не одной, а двух неописуемо прекрасных девочек? Это было что-то ; она стала кем-то .

Она откинулась назад и закрыла глаза. Может быть, получится подремать минуту-другую. Она подумала о пальто Норы, о том, помогут ли новые пуговицы. Что-нибудь декоративное – деревянные, или оловянные, или, может быть, цветные стеклянные, может быть, изумрудного цвета. Это она может, два набора новых пуговиц она может себе позволить. Иногда маленькая перемена меняет все.

После того как они повстречались в парке с Лео, у Норы ушло три недели на то, чтобы снова уговорить Луизу погулять, и в тот день их заметила Симона и спросила, можно ли ей с ними.

– По-моему, я видела, как вы вдвоем вырвались из этого круга ада пару недель назад, – сказала она, остановившись на крыльце, чтобы закурить. – Я тут живу неподалеку. Хотите ко мне?

В следующие недели, если они прогуливали занятия, Симона шла с ними и полностью руководила их экскурсиями. Была зима, и единственное, чем теперь занимались Нора и Луиза, это ходили в Американский музей или Музей естественной истории (потому что у Симоны была семейная карточка, по которой пускали бесплатно), или тусовались у Симоны дома, где никогда никого не было, потому что ее родители работали юристами и почти всегда уходили по субботам в офис. Луизе это смертельно надоело. Надоело не только обманывать – она была уверена, что их поймают, это просто вопрос времени, и что тогда? – надоела квартира Симоны, и даже музей надоел, хотя раньше она его любила: сюда они ходили семьей, это было одно из немногих одобряемых Мелоди мест в Нью-Йорке, но то, что в детстве казалось сверкающим и экзотичным – залы с акулами и динозаврами, витрины с драгоценными камнями, живые бабочки! – потускнело в последние месяцы, запачкалось фамильярностью, виной и скукой.

И потом, была сама Симона – красивая афроамериканка, которая всегда сидела на первом ряду и заканчивала задание раньше всех, после чего принималась ходить по классу, предлагая помощь всем, кто в ней нуждался. Она тоже только перешла в старшую школу, и Луиза слышала, как преподавательница сказала, что Симона, возможно, сумеет получить высшие оценки без особого труда. «Возможно», – сказала Симона, пожимая плечами. Было в ней что-то, из-за чего Луиза нервничала. Она казалась намного старше их всех. Луиза думала, что это, наверное, просто из-за того, что Симона выросла на Манхэттене и была смелее и искушеннее. И мнение свое о Норе и Луизе она высказывала так свободно, что делалось не по себе.

Каждую субботу, когда они собирались, она оценивала Нору и Луизу, осматривала их с ног до головы и выносила суждение по поводу каждого предмета одежды и аксессуара: нет, да, боже, нет, нет, нет, а вот это ничего, пожалуйста, вот это больше никогда не надевай . Смеясь, она откидывала голову и подвывала так громко, что люди оборачивались. Она курила. Она красилась ярко-оранжевой помадой, даже не глядя в зеркало, проводя мизинцем по выемке верхней губы и углам рта, чтобы убедиться, что все идеально.

«Это мой фирменный цвет, – говорила она, защелкивая патрончик с помадой и убирая его обратно в карман. – Черные женщины могут такое носить. Вам двоим о таком лучше даже не думать». В тот день она уложила свои длинные косы на макушке в крученый узел, что прибавило ей роста, и без того немалого, и удлинило лицо, которое выражало равнодушие или любопытство в зависимости от настроения. Она носила футболки в обтяжку из какого-то просвечивающего хлопка, не оставлявшего воображению ничего выше талии. Ее лифчики с формованной чашкой, которая увеличивала размер, были яркими, кружевными и отчетливо выделявшимися под любой ее одеждой. Норе и Луизе большую часть одежды по-прежнему покупала Мелоди, она выбирала для них на распродажах удобное белье, иногда даже почти симпатичное – с узором из щенков, сумочек или ракушек, – но без малейшего намека на сексуальность.

Временами Симона тыкала во что-нибудь, надетое на одной из девочек, и говорила: «Как мило», – вовсе не имея в виду сказать комплимент. Насколько Луиза понимала, «мило» в словаре Симоны означало сочетание глупого и безвкусного. Еще Симона яростно критиковала все – если пользоваться ее любимым ругательством – популярное, ее ярко-оранжевый рот превращал это слово в оскорбление. Если Симоне что-то нравилось, оно было «в натяг», что Луизе казалось бессмысленным. «Разве «в натяг» – это не отрицательное? – спросила она Нору. – Ну, неудобно, стесняет, ограничивает. Вот как старые штаны в натяг?»