Шанель Клитон - Когда мы покинули Кубу

Я действительно обманываю Ника, но разве он не понимает, что так я пытаюсь защитить его от политического скандала? А еще пытаюсь защитить себя, ведь затея опасная.

– Это все Дуайер, да? Опять у тебя какие-то дела с ЦРУ? Что у них на тебя есть?

– Ничего.

– Тогда зачем ты с ними сотрудничаешь? По доброте душевной? Пожалуйста, скажи, что ты хотя бы что-то с этого имеешь. Ты ведь не глупая и не станешь рисковать своей безопасностью просто так?

Слово «глупая» меня резануло.

– Они мне платят.

– Сколько?

– Достаточно.

На счет, который ЦРУ открыло на мое имя, ежемесячно поступают деньги. Мое «яичко в гнездышке» уже доросло до кругленькой суммы. На что я коплю, я пока и сама не знаю, но революция показала мне, как важно иметь «сетку безопасности».

– Зачем тебе деньги?

– Ты говоришь как человек, для которого они никогда не были проблемой.

Его семья давным-давно сколотила себе состояние на производстве стали и строительстве железных дорог. Несомненно, Ник Престон был бы богатым человеком, даже если бы ни дня в своей жизни не работал.

– Предположим, кто-нибудь заплатит тебе больше за то, чтобы ты это бросила…

Я вскидываюсь так, будто он меня ударил.

– Перестань!

– Что перестать? Беспокоиться о тебе?

– Одно дело – беспокоиться обо мне, другое – обращаться со мной так, будто я продаюсь.

– Мы все продаемся, Беатрис. Вопрос только в цене.

– Да? И сколько же стоишь ты?

– А ты еще не поняла?

– Думаю, ты готов продаться за удовлетворение своих политических амбиций.

– Ты думаешь неверно. – Ник, похоже, разочарован моим ответом.

Разочарован мной.

– Ну а моя цена тебе не по карману.

– Зато по карману Дуайеру?

– Сейчас мы с Дуайером на одной стороне.

– Сейчас – может быть, – соглашается Ник. – Но ты, похоже, забываешь, что мы с тобой тоже не на разных.

– А иногда не скажешь.

– Я пытаюсь быть на твоей стороне, пытаюсь тебя понять, но это непросто и очень утомительно. Ты ведешь себя так, будто твой гнев ставит тебя выше всех. Будто ты вправе смотреть на нас сверху вниз только потому, что мы не кубинцы и не рискуем, как ты. На самом деле не все из нас могут себе позволить спалить целый мир только из жажды мести. Мы должны работать в рамках системы и производить те изменения, которые нам доступны.

– На кону человеческие жизни. Я не могу просто стоять и смотреть. Это день за днем меня убивает. Пора нанести ответный удар.

– Неужели ты не видишь, что это не решит проблему, а только ее усугубит? Ты хотела революцию и получила ее. Теперь ты недовольна последствиями.

– Я не хотела, чтобы власть захватил Фидель.

– Тем не менее он ее захватил. Допустим, ты от него избавишься. Что тогда?

– У нас появится шанс.

– Ты правда думаешь, что ЦРУ борется за это? За шанс для кубинцев? По-твоему, у американской разведки такое доброе сердце? Ты же умная, Беатрис. Разве ты не видишь, в какую авантюру ввязалась? Они хотят убрать Фиделя, потому что он национализировал их сахарные компании и поставил под угрозу их бизнес. А еще потому что он не пляшет под их дудку, как Батиста. Потому что они не хотят, чтобы у Москвы появился союзник на их заднем дворе. Не хотят, чтобы коммунизм распространился по всей Латинской Америке и по миру. Это не альтруизм, и Куба здесь ни при чем. ЦРУ вовсе не о ней беспокоится, а о положении США на международной арене. Эти люди запросто пожертвуют тобой ради своих целей, а тебе как будто бы не терпится себя погубить. Ты еще очень молода и не видишь дальше своего гнева. Поэтому ты соглашаешься рисковать так, как не согласился бы ни один здравомыслящий человек.

– Если я такая безрассудная, почему ты здесь, со мной? Почему не возвращаешься к своей невесте и вашей комфортной жизни?

– Мне действительно жилось бы в миллион раз проще, если бы я не был здесь, с тобой. Если бы сидел в Вашингтоне и исполнял свои обязанности, а не вел этот разговор. Думаешь, я горжусь тем, во что превратился? Думаешь, мне не тошно смотреться в зеркало? Я еще не дал клятву, а уже ее нарушаю.

– Тогда уходи.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что быть здесь, с тобой, – это то, чего мне хочется больше всего на свете. А ты не перестаешь меня отталкивать, ты не даешь нам шанса. Я для тебя просто возможность отвлечься, убить время до возвращения на Кубу.

– Конечно нет. И мне вообще-то не казалось, что я тебя отталкиваю.

– Я не о теле твоем говорю, Беатрис, – отвечает Ник, и в его голосе звучат резкие нотки, к которым я не привыкла. – Я говорю обо всем остальном. О твоих тайнах, о твоей двойной жизни.

– Это «остальное» в твоем распоряжении.

– Ничего подобного. – Его рот превращается в тонкую линию. – Насколько далеко все зашло? Ты как-то связана с подготовкой вторжения, о котором все говорят?

– Нет. – Подумав, я прибавляю: – Эдуардо почти не посвящает меня в эти дела.

– Эдуардо – это тот, кто втянул тебя в авантюру с ЦРУ, ведь так?

– Все сложно.

– Так или нет?

– По-моему, мы вернулись к тому, что ты все-таки ревнуешь.

– Мы вернулись к тому, что я все-таки за тебя беспокоюсь. Не езди больше в Хайалию. И не доверяй Дуайеру.

– Неужели ты не понимаешь? В этом вся моя жизнь! В Гаване мы с братом и Эдуардо боролись против режима Батисты. Борьба за свободу Кубы – это мое прошлое и мое будущее. Алехандро больше нет, он не может продолжить наше дело. Значит, я должна продолжать без него.

– Беатрис.

– Мне лучше уйти. Так продолжаться не может. У меня не получается разделять между собой разные части моей жизни. Врать тебе я не хочу, а во всем перед тобой отчитываться не могу. Как ты не отчитываешься передо мной о своей работе и об отношениях с невестой.

Я собираюсь встать, однако Ник меня удерживает. Одного его движения достаточно, чтобы я заколебалась.

– Извини, – говорит он. – Я понимаю, как это для тебя важно. Я просто за тебя волнуюсь, потому что не доверяю ЦРУ.

– Мне понятно твое волнение, но я знаю, что делаю. Я буду смотреть в оба. Обещаю.

Я ложусь на спину рядом с Ником и смотрю в потолок, чувствуя, как мой запал иссякает. «Может, что-нибудь изменится?» – с надеждой думаю я, кладя голову Нику на грудь и вдыхая его запах.

Мой рот находит его рот, мы яростно целуемся, наши тела переплетаются.

Секс – это просто. Все остальное гораздо сложнее.

После Дня святого Валентина Ник приезжает в Палм-Бич реже. У него много работы в Вашингтоне, в сенате, он постоянно нужен президенту Кеннеди.

Моя мать по-прежнему занята подготовкой к свадьбе Изабеллы, но при этом не оставляет упорных попыток свести меня с кузеном Томаса. Стараясь проводить как можно больше времени вне дома, я разрываюсь между коммунистическими собраниями в Хайалии и работой в лагерях, где епархия Майами размещает детей, которых вывезли с Кубы, спасая от режима Кастро. Вглядываясь в их лица, я вижу себя, Марию, Изабеллу и Элизу. Все стараются сделать положение юных беженцев как можно более терпимым, но оно нестерпимо по определению. Я думаю об этих ребятах, слушая разглагольствования хайалийских коммунистов. Мне хочется наорать на них – на сытых студентов, никогда воочию не видевших войны. Я хочу прокричать им: «Война – это не то, что понаписал ваш Маркс, это наполненные страхом глаза тысяч детей, которые пересекли океан без родителей и теперь теснятся в лагерях, ожидая воссоединения с семьями, возвращения домой, окончания революции».