Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

— Все законно.

— Лучше возвращайся-ка обратно в тот ящик, который зовешь домом, мистер. Мой папаша не водил дружбу с ирландцами. Если отец и беседовал с ирландцами, то они были из копов. А они как плесень. Так проводить до метро или как?

Веселье сошло с лица старика.

— В Синг-Синге Гвидо Элефанти знал много ирландцев, сэр. Ленни Белтон, Питер Шеймус, Сальви, я. Мы все были друзьями. Выслушай меня минуту?

— Нет у меня минуты, — сказал Слон. Поднялся и перешел к двери, думая, что старик встанет за ним. Но Дрисколл только присмотрелся к нему и сказал:

— Ты владеешь хорошей компанией. Как ее здоровье?

Элефанти метнул взгляд на ирландца.

— Ну-ка повтори, — сказал он.

— Как здоровье твоей грузовой компании?

Элефанти вернулся на место и нахмурился.

— Как-как бишь тебя зовут?

— Стерджесс. Дрисколл Стерджесс.

— Другие имена есть?

— Ну… твой отец знал мое погоняло Губернатор. И пусть ты всегда будешь здоров и ветер будет в спину. Пусть дорога встречает тебя. И пусть Господь хранит тебя в Своей ладони. Это стихи, малой. С последней строчкой я сочинил песенку. Хочешь послушать? — Он поднялся, чтобы спеть, но Элефанти схватил его длинной рукой за пиджак и дернул обратно в кресло.

— Посиди ты минуту.

Элефанти долго буравил его взглядом, чувствуя себя так, будто у него только что взорвался котелок на плечах, а разум бил тревогу из-за важного туманного воспоминания. «Губернатор». Он уже слышал эту кличку — в далеком прошлом. Отец упоминал ее несколько раз. Но когда? Прошло столько лет. Это случилось под конец жизни отца, и ему, Элефанти, тогда было девятнадцать — возраст, когда подростки ничего не слушают. Губернатор? Губернатор чего? Он покопался в закромах памяти, пытаясь извлечь оттуда хоть что-нибудь. Губернатор… Губернатор… Что-то серьезное… связанное с деньгами. Но что?

— Губернатор, говоришь? — потянул Элефанти время.

— Он самый. Отец никогда тебе про меня не говорил?

Элефанти посидел, моргая, и наконец прочистил горло.

— Может быть, — сказал он. Его отец, Гвидо Элефанти, имел лексикон в шесть слов и говорил четыре раза в день, но каждое слово было шашкой, рассекавшей темную спальню, где Гвидо провел последние годы жизни, прикованный к постели случившимся в тюрьме инфарктом, а его угрюмые резкие приказы врезались в сердце некогда счастливого мальчишки, который почти всю юность прожил сам по себе — мать не могла с ним совладать, растили соседи да кузены, а отец чуть не все детство Томми отсиживал срок за преступление, о котором так и не проронил ни слова. Когда отец вышел, Элефанти было восемнадцать. Они так и не сблизились. Незадолго до двадцатого дня рождения сына старика свалил второй инфаркт, в этот раз окончательно. К этому времени сын уже привык к безотцовщине. Не считая пары случаев, когда отец брал его, пятилетнего, купаться в бассейн Коз-Хаусес, Элефанти мало что мог вспомнить о совместном времяпрепровождении. А старик, вернувшийся тогда из тюрьмы, был молчаливым как никогда, мрачным подозрительным итальянцем с каменным лицом, держал жену и сына железной рукой, руководствуясь единственным девизом, который вбил в голову сыну и который уверенно провел Гвидо от обнищавших доков Генуи до смертного одра в красивом особняке в Козе, купленном за наличные: все, что ты есть, все, чем ты будешь в этом жестоком мире, зависит от твоего слова. Тот, кто не может сдержать слова, говаривал Гвидо, ничего не стоит. Только с возрастом Элефанти по-настоящему оценил мощь своего старика, способного даже из постели, больным, управлять с разумной и твердой уверенностью бизнесом по перевозке, хранению и строительству. Этот старик, у которого была странноватая жена и который трудился в мире двуличных гангстеров без воображения, всегда готов был прервать долгое молчание одним и тем же предупреждением: «Держи рот на замке. Никогда не задавай вопросов клиентам. Помни — мы все лишь бедные генуэзцы и ходим под сицилийцами, а их не заботит наше здоровье». Да, и здоровье. Старик только и думал что о здоровье. «Твое здоровье: твое здоровье — это всё. Помни о здоровье». Элефанти слышал это так часто, что у него сводило зубы. Сперва он верил, что это кредо взросло на почве недуга отца. Но когда старик был на пороге смерти, изречение обрело новый смысл.

В товарном вагоне, напротив престарелого ирландца, в сознание Элефанти вдруг ворвалось пугающе четкое озарение, приземлившись на сердце с такой тяжестью, будто кузнец ахнул молотом по наковальне.

Они были в спальне старика всего за несколько дней до его смерти. Старик отослал мать в магазин, попросив принести апельсинового сока — который не любил, но периодически пил из-за уговоров жены. Они же остались в спальне вдвоем, смотрели, как рассказывает местные новости Билл Бейтел, многолетний ведущий седьмого канала: Элефанти — в единственном кресле в комнате, старик — в кровати. Казалось, отца занимают какие-то другие мысли. Он оторвал голову от подушки и сказал:

— Сделай погромче.

Элефанти сделал, потом передвинул кресло ближе к кровати. Не успел сесть, как старик схватил сына за рубашку и притянул к кровати, прижав лицо к своему:

— Следи в оба за появлением одного человека.

— Кого?

— Старик. Ирландец. Губернатор.

— Губернатор Нью-Йорка? — спросил Элефанти.

— Да не этот жулик, — сказал отец. — Другой Губернатор. Ирландский. Такое у него погоняло — Губернатор. Если он покажется — а это вряд ли, — он спросит тебя о здоровье. Так ты и поймешь, что это он.

— И что с моим здоровьем?

Отец пропустил вопрос мимо ушей.

— И он напоет о том, как тебя встречает дорога, дует в спину ветер и Бог хранит в своей ладони. Всю эту ирландско-католическую чушь. Как начнет горланить и спрашивать о здоровье — это он.

— И что с ним делать?

— Я кое-что для него храню, и он за этим придет. Отдай. А он тебя не обидит.

— Что ты хранишь?

Но тут они услышали, как открылась дверь и вернулась мать, так что старик замолк и сказал, что они еще поговорят потом. «Потом» так и не настало. Через день старик впал в беспамятство и умер.

Элефанти, сидя перед ирландцем, который странно на него смотрел, старался, чтобы голос не дрогнул.

— Отец что-то упоминал о здоровье. Но это было давно. Сразу перед его смертью. Мне было двадцать, и я мало что помню.

— А, но он был честен. Друзей не забывал. Лучше человека я не встречал. Он присматривал за мной в тюрьме.

— Слушай, убирай уже блокирующих с поля, а?

— Что?

— Хватит ходить вокруг да около. Что у тебя на уме?

— Повторю еще разок, за Деву Марию. Мне нужно перевезти кое-что в Кеннеди.

— В машину не поместится?

— Нет. Уместится в руке.

— Ты весь день будешь играть в блекджек и говорить загадками? Что это?