Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

— Да я не про него. Я про его внука Димса.

Пиджак посветлел лицом.

— Димс Клеменс! Величайший бейсболист в истории нашего района, Сосиска. Станет следующим Пулей Роганом. Однажды я видел, как играет Роган, еще в сорок втором. В Питтсбурге, сразу перед тем, как переехать сюда. Чертовский игрок. Повздорил с судьей, и его вытурили с поля. Судил Боб Мортли. Мортли был что-то с чем-то. Величайший негритянский судья. Сам носился почище бейсболистов, этот Мортли.

Сосиска сперва уставился на него, а потом тихо спросил:

— Что с тобой, Пиджачок?

— Да ничего. Хетти просто совсем заела. Приходит ко мне такая, мол: «Я знаю, что твоя мамочка…»

— Слушай сюда. Ты выстрелил в Димса, а он жив и придет со своей шпаной по твою душу. Так что тебе пора тикать…

Но Пиджак все еще говорил и ничего не слышал.

— «…тебя унижала». Не унижала меня мамочка. То была не мамочка, Хетти, — сказал он в пустоту. — То была мачеха .

Сосиска тихо присвистнул и сел на ящик напротив Пиджака. Поискал глазами мистера Иткина в магазине, который все еще занимался покупателями, потом взял банку рутбира с джином и сделал большой глоток.

— Может, меня к тебе пустят, — сказал он.

— Куда?

— Когда тебя посадят в тюрьму. Если ты до этого доживешь.

— Хватит меня доставать ерундой.

Сосиска недолго посидел в задумчивости, попивая джин, потом попробовал зайти еще разок.

— Ты же знаешь Димса, да? Внука Луи?

— А то, — сказал Пиджак. — Учил его бейсболу. Учил в воскресной школе. У парнишки талант.

— Он словил пулю. Чуть не насмерть.

Пиджак наморщил лоб.

— Боже всемогущий! — сказал он. — Жуть какая.

— Причем словил из-за тебя. Как Бог свят. Это ты в него стрелял.

Пиджак сперва фыркнул, думая, что это шутка. Но серьезное лицо Сосиски не дрогнуло, и улыбка Пиджака поблекла.

— Ты же меня дуришь, правда?

— Куда там. Ты к нему подкатил и достал свою старую гаубицу. Которую тебе из армии притащил двоюродный брат.

Пиджак обернулся, залез в карман пиджака на полке за спиной и вынул кольт.

— А я-то думал, зачем достал эту штуковину… — Постучал пистолетом по руке. — Видишь, из него не стреляли со времен покупки. Всего одна пуля и есть, и та для красоты. — Тут он заметил пустую гильзу и с бледным видом уставился на пистолет.

Сосиска отвел ствол к полу, поглядывая на дверь.

— Убери ты эту хреновину! — прошипел он низким голосом. — Уже достаточно наделал с ней бед!

Впервые слова, просочившись через хмельной ступор Пиджака, возымели эффект. Он заморгал в замешательстве, потом рассмеялся и фыркнул.

— Я мало что помню из последних дней, Сосиска. После того как мы с тобой вчера накидались «Конгом», я пошел домой, видел во сне Хетти, и мы, как обычно, поругались. Потом я проснулся и почуял, что мне нужен, что называется, завтрак чемпионов, и опохмелился «Конгом». Потом я сходил к Димсу спросить насчет бейсбольного матча с Вотч-Хаусес. Нам без Димса победы не светит, сам знаешь. У паренька талант! Уже в тринадцать бросал на скорости в сто двадцать пять километров в час. — Он улыбнулся. — Я всегда его любил.

— Ну, как-то странно ты это проявил. Вышел во двор и взял его на мушку. Прямо на глазах у его банды.

Пиджак был ошеломлен. Его лоб недоверчиво наморщился.

— Но я эту штуку из дома-то почти не выношу, Сосиска. Даже не знаю, как… — Он облизал губы. — Напился, видать. Я же его не больно?

— Он живой. Говорят, только ухо отстрелено.

— Что-то совсем на меня не похоже. Нехорошо это, отстреливать человеку ухо. Человеку их дадено всего два.

Сосиска ничего не мог с собой поделать. Еле подавил смешок.

— Ты заходил сегодня к себе?

— Да не. Пошел на работу сразу после того, как… — Пиджак помолчал, на его лице прорезались воспоминание и тревога. — Вот теперь, если подумать, и правда припоминаю какого-то пацана с окровавленной головой, который чем-то подавился. Это я припоминаю. Так что я провернул ту штуку, какую со мной как-то раз проделал врач еще на родине. Он не мог дышать, бедняга. Но я ему прочистил горло. Кажись, помогал я как раз Димсу. Он сейчас в порядке?

— Так здоров, что повесит тебе золотую звезду на грудь, перед тем как изрешетить.

— Не может этого быть!

— Но было!

— Не помню! Не может быть, чтоб это я.

— Ты в него стрелял, Пиджачок. Понял ты или нет?

— Сосиска, я понимаю еще говорить о том, что мальчишку, который зарывает такой талантище, стоит пристрелить. Но — вот тебе крест — сколько помню, я в него не стрелял. А если и так, то только потому, что хотел, чтоб он вернулся в бейсбол. Как ухо заживет, он обо всем забудет. У меня самого только одно слышит. Подавать-то можно и с одним ухом. — Он недолго помолчал, потом прибавил: — А кто-нибудь видел?

— Да нет. Только все у флагштока.

— Ого, — тихо сказал Пиджак. — Это все равно что по ящику выступить. — Он хлебнул джина, и ему полегчало. Никак не получалось определить, сон это или нет.

Сосиска протянул ему пиджак.

— Уезжай прямо сейчас, пока можешь.

— Может, стоит позвонить в полицию и все им объяснить?

— Забудь. — Сосиска глянул на дверь. — У тебя еще остались родные в Южной Каролине?

— Не был там с тех пор, как помер папа.

— Сходи к Руфусу в Вотч-Хаусес. Заляг там на дно. Может, оно как-нибудь само все затихнет… но в лотерее я бы на это не ставил.

— Не пойду я ночевать ни к какому Руфусу ни в какой Вотч-Хаусес, — фыркнул Пиджак. — Этот негр два года не мылся. Его тело изнывает от жажды. Чтобы к нему подойти, надо напиться в стельку. Плюс у меня есть собственный дом!

— Больше уже нет.

— А куда девать Толстопалого? Мне же утром вести его на школьный автобус.

— Церковь за этим проследит, — ответил Сосиска, все еще протягивая пиджак.

Выхватив его из рук Сосиски, Пиджак с ворчанием вернул его на полку.

— Врешь ты! Не стрелял я в Димса. Этим утром я проснулся, поругался с Хетти. Отвел сына на автобус в школу для слепых. Может, приложился разок или три. А потом сюда. Где-то по дороге глотнул еще горькой и отнял Димсу ухо. Может, да. Может, нет. Что с того? У него второе есть. Что такое ухо, когда у тебя такая рука, как у Димса? Знавал я на родине одного мужика, кому белый отчекрыжил причиндалы за то, что тот украл сумочку у дамы. Он всю жизнь писал через дырку. И ничего. Еще живой, насколько знаю.

— Белый или тот, который без причиндалов?

— Как понимаю, оба. И со временем они очень даже сдружились. Так чего ты кипишишь из-за какого-то несчастного уха? Даже Иисусу хватало одного сандалия. В Псалтыри сказано: уши ты мои не восхотел и не открыл их.

— Чего-чего там сказано?

— Что-то в этом роде. Какая разница? Бог все уладит. Сделает Димсу одно ухо лучше старых двух.

Так решив, Пиджак начал разбирать бутылки из ящика.