Дарья Истомина - Леди мэр

— Ну почему же дешевый?

— Симон должен знать! Или я, или она.

— Ты знаешь, Карловна, мне почему-то кажется, что он предпочтет ее.

— Браво, Кузенька. Этого я тебе никогда не забуду!

Элга, постояв мгновение с закрытыми глазами, выносится прочь.

Когда Кузьма сызнова выбирается в приемную, Карловна выбрасывает из ящиков стола свои вещички.

Брезгливым пинком сбрасывает один из саквояжей Монастырской со стола. Чичерюкин поднимает его и аккуратно ставит на стул.

— Ты! Ты! Негодяйский мерзавец…

— Ну что ты завелась. Ну назвала тебя наемницей. В конце концов я тоже наемник.

— Я всегда считала себя членом этого семейства, господин Чичерюкин. Членом семейства, где эта оккупантка будет еще одной Туманской, я не буду! Никогда! О мой бог! Неужели ты ничего не видишь, Кузьма Михайлович? Здесь уже все другое! Без Лиз!

— Ты преувеличиваешь, Карловна.

— Я?! Да здесь даже запах другой! Все провоняло этим мерзким коньяком, который бесконечно сосет твой обожаемый Симон! И этим гнилым сыром, которым вы бесконечно закусываете. И потом, ты слишком охотно покоряешься его прихотям.

— Друзьям не покоряются. С ними просто дружат.

— Друзьям не платят по ведомости! Сколько он тебе заплатил за ту грязную комбинацию с Кеном? Когда вы его как это… подставили на наркотиках. Это просто неблагородно.

— Какого черта?! Что ты лезешь не в свое дело? У меня от его благородства две дырки в шкуре. Что ты вообще об этом знаешь? Понимаешь что?

— Я уже имею печальное понимание. Тебя уже нет, Кузьма. Есть только он.

— Да что с тобой?

— Не знаю. Я знаю одно: я не имею больше желания бежать в корпорацию на службу. С Лиз каждый день был неожиданный. И вдруг все закончилось. Что-то очень важное. Все! Я ухожу!

— А как же… я?

— У тебя имеется выбор: или я, или они.

— Я Сеньку не брошу.

— Ради бога! Только запомните: дверь моего дома закрыта для вас, господин Чичерюкин.

— Ну да?!

— О да!

— Ну и с приветом. Думаешь, ты одна такая на свете?

— О да! Я есть я! И я одна такая… на свете! И мной ни одна негодяйка управлять не посмеет!

— Рожденная свободной?

— Вот именно. И с гордостью ходить в собачьем ошейнике с медалями за верную службу, как ходите вы, не собираюсь! Свой намордник вы уже выбрали, господин Чичерюкин.

— Это я — в наморднике?!

Открывается дверь из кабинета, выходит Монастырская.

— Чего вы вопите? В конце концов, где мой кофе?

Элга Карловна Станке прибывает из столицы в город Сомов и заруливает на мое подворье на своей иномарочке марки «гольф-VW» ровно через сутки, почти на рассвете. Но меня уже дома нету.

Агриппина Ивановна встречает Элгу Карловна без всякого энтузиазма. Если честно, они терпеть друг дружку не могут.

Но все-таки Гаша щедро позволяет Карловне поставить машину у ворот, дожидаться меня столько, сколько та вытерпит. Правда, тут же берется за метлу и начинает большую приборку именно в районе того места, где, надев очки, Элга уселась на раскладном стуле и открыла томик Гете на «дейтче шпрахе».

— Ноги-то подбери! Расселась тут… — шурует она метлой.

Карловна невозмутимо переносит свой стульчик в сторону и снова садится, не отрываясь от книги:

— Плиз… Битте… Пожалуйста…

— Ну и как оно там, в вашей Москве? С погодой?

— Температура двадцать три градуса. Атмосферное давление в пределах нормы. Ветер юго-восточный, силой до пяти метров в секунду. Еще вопросы имеются, Агриппина Ивановна?

— Имеются. Что стряслось-то? То ни слуху ни духу, то на тебе! Заявилась, красавица! Что за шлея тебе под хвост попала?

Карловна аккуратно закуривает из своего портсигарчика, даренного еще Викентьевной. Объясняет невозмутимо, как первоклашке:

— Речь идет не о моем хвосте, а о моем контракте, Агриппина Ивановна.

— Что еще за контракт такой?

— Мой. Контракт не имеет срока окончательности. Как компаньонка я имею обязательность находиться в полном распоряжении некоей госпожи Туманской, исполнять все ее поручения, сопровождать ее во всех ее поездках и предприятиях, а также не покидать ее при любых форс-мажорных обстоятельствах.

— Чего ж покинула, а?

— Я имела личные форс-мажорные обстоятельства.

— Форсы? Мажоры? Все, что было, то уплыло! Какая она вам госпожа Туманская? У нас дело в суде! Мы разводимся!

— Пока бракоразводительная процедура не состоялась, она Туманская. И я имею свой долг…

— Это он тебя послал?

— Кто?

— Да придурок этот главный.

— Если вы имеете в виду господина Туманского, то это мое личное решение. Симона же я не видела уже более суток. Он ведет себя неадекватно. Заперся на даче и никого не принимает. Я бы хотела знать, где Лиз? И как долго мне ее дожидаться?

— Ну мало ли дел у кандидата. Это ж тебе не хухры-мухры. Мы с нею ночей не спим… Работаем! Ладно, черт с тобой… пойдем, я тебя хоть чаем напою.

— Один момент…

Элга открывает багажник и вытаскивает здоровенный неподъемный чемодан и картонку с вещами.

Гаша охает:

— Господи… Да ты что — жить к нам приехала?

Элга неожиданно морщится, роняет вещи, закрывает лицо ладонями и плачет навзрыд.

Агриппина Ивановна совершенно потрясена — она и не представляла, что железная Карловна умеет плакать!

— У меня произошел большой конфликт с моим Кузьмой Михайловичем. Это долго объяснять, но он… он… как это? Послал меня… Так грубо… Но у меня имеется мой долг! Да! И моя Лиз! Да!!

А я трясусь себе в междугородном старом автобусе курсом на Тверь. У поворота на лесную дорогу с запретительным «кирпичом» он останавливается. И выбрасывает меня, всю в джинсе, сапожках для верховой езды, в «жокейке». За плечом рюкзачок с сухариками и сахарком для кобылки.

Я выкуриваю сигаретку, в сомнениях.

Господи, сколько же тут езжено-хожено!

До летней резиденции Туманских тут рукой подать.

Ну и на кой мне все это?

По новой?

Ну а куда денешься?

«Доброжелатель» все-таки…

Минут через сорок я по лесной дороге подхожу к запертым воротам резиденции и звоню в звонок на проходной. Дверь открывается, и выползает зевающий молодой охранник. Расплывается в ухмылке:

— Вот-те на! Лизавета Юрьевна! Ну, не ждали, не ждали…

— Я еще имею право пройти на территорию? Да ты не боись, Витек, и репу не чеши! Я только на конюшню… К Аллилуйе!

Потрепав его по плечу, я шмыгаю через проходную. И еще слышу, как он тарабанит по рации:

— Столовка? Это ты, Цой? Сам обедает? Нет?

И просекаю — Сим-Сим где-то здесь.

Потом я иду в конюшне по проходу, заглядывая в пустые стойла. За спиной скрипит под шагами просыпанный овес. Это конюх, заслуженный алкаш Зыбин, тащит на себе седло. Хотя спец он — от Бога! Самого на ипподроме выпускать можно! Таращится на меня очумело.