Дарья Истомина - Леди мэр

Наша тревога по Людмиле имеет свое продолжение.

Едва выбравшись из больницы, старец отправляется в свой сарайчик шиномонтажа. Тот, что на трассе.

Максимыч, в летнем костюмчике, сидит у вагончика мастерской за деловым столиком под уличным зонтом. Неподалеку стоит здоровенный самосвал с песком. Старший «дорожник» в оранжевом жилете на голое тело и каске, покуривая, стоит перед Максимычем. Младший по-зэковски присел на корточки неподалеку.

— Ты не крути со мной, Фрол, — тяжело и негромко цедит старшой. — Я тебе большое одолжение сделал. Только по старой памяти. Ты ведь тоже меня выручал.

— Так-то оно так… только что-то не так. Ты уверен, что это та самая машина была?

— Я не ошибаюсь. «Фиат-палио»… Желтый… Номер 013 АР. Все как ты сказал. Машина была, баба за баранкой тоже была. Молодая. Все как ты сказал.

— Вы там… из бардачка… документики какие-нибудь… не прихватили? Глебушка?

— Ты что? Очумел? Стану я еще по бардачкам шарить. Ни пылинки не прихватили. Как положено. Чтобы не наследить. Я знак дорожный выставил, посигналил фонарем, что, мол, объезд. Она тормознула, стекло опустила… спросить. Я ей ствол под ухо. Ну, и в мою яму.

— Там глубоко?

— Так который год из Волги песок сосем. Метров тридцать будет, не меньше…

— Мырнуть бы…

— Это ты сам «мыряй». Тачка была? Была. Баба была? Была. Все сделано? Все сделано. Так что давай телись. А то я ведь не посмотрю, что ты коронованный, Шило. Ты меня знаешь. Я сам по себе. Плати! Не задаром же…

— Не заносись. Обижусь…

Старец, опираясь на клюку, нехотя убредает в мастерскую. Парень, озираясь, шепчет:

— Пап, там же еще малявка была…

— Сиди. И помалкивай…

Среди ночи в темени кабинета меня расталкивает Гаша, глаза квадратные, рубашка до пят, в руках фонарик, волосья дыбом.

— Да проснись ты, Лизка. Проснись. Тсс…

— Что такое? Что такое?

— Да тише ты. Слышишь?

— Чего — «слышишь», Гаш?

— Я даже свет не включила. Сначала вроде бы шур-шур. Вроде к кому-то рядом машина подъехала. Ну подъехала и черт с ней. Может, Остолоповым рыбку браконьеры привезли. Только глаза закрыла. И чую… ходит кто-то… под домом. Шу-шу-шу… да бу-бу-бу…

— Да кому там ходить? Дай поспать.

— Я их спрашиваю. Через дверь, конечно. «Кто тут?» И опять — бу-бу-бу… да шу-шу-шу… И вроде бы как побежало… побежало…

— Да ну тебя! Что там побежало?

Отобрав у Гаши фонарик, влезши в тапочки, я бесстрашно отправляюсь с дивана наружу.

Тишина глухая.

Сад сплошь залит белым сырым туманом.

У крыльца, улегшись у охапки свежего сена, лениво жует теплая корова Красуля.

— Вот тебе все твои «шу-шу-шу» и «бу-бу-бу». Нечего ее было тут привязывать. Могла бы и в гараж поставить…

Гаша отбирает у меня фонарик и светит в сторону.

— Да? А это чего?

Трава некошеная (все руки не доходят!) примята двумя колеями, значит, действительно кто-то открывал ворота и заезжал на подворье.

На траве высится какой-то бугор, аккуратно прикрытый от сырости пленкой. На пленке капли предутренней росы.

Я иду туда.

— Подожди. Может, это тебе бомбу подложили?

— Бомбы так не подкладывают.

Я откидываю мокрую пленку. Под нею аккуратно составлены картонные магазинные ящики и упаковки с этикетками и эмблемами всяких «Сони», «Самсунгов» и прочих электронно-опупительных фирм.

— Телевизеры, что ль? — пятится Гаша. — Может, ворованные? Наворовали и тебе подкинули, Лиз. Сейчас нас Серега Лыков за цугундер и в кепезе.

— Банда организованных преступных женщин во главе с известной рецидивисткой Лизаветой Басаргиной!

— Да помолчи ты! Свети лучше.

Я отдаю ей фонарь, оттаскиваю в сторону одну из громоздких упаковок и, ломая ногти, сдираю скотчи, выкидываю невесомые поролоновые прокладки и упаковки и опрокидываю ящик набок.

В нем черно поблескивает стекло.

В общем, я вылупливаю из упаковок потрясный компьютерный монитор, правда с тыльной горбиной, а не плоско новомодный. На двадцать четыре дюйма.

— Я же и говорю — телевизер! Ни хрена себе! Че это? Гляди, гляди, а это что? Ничего не понимаю. А это?

Я уже добираюсь до компьютерного блока в соседней упаковке. И балдею окончательно.

— Вот это машина. Не иначе как с пентюхом высшего класса…

Агриппина Ивановна уже влезла по задницу в штабель, сопя, что-то там рвет и дергает.

— Ты сюда глянь. Вот эта хрень как назывется? Тяжеленная…

— Ксерокс.

Гаша выволакивает с самого низу небольшую, типа обувной, картонку, тоже в скотче.

— А это легонькое. Открыть?

— Ну?

Гаша открывает коробку, смотрит внутрь и издает странные звуки — с клекотом, смехом, шипением и клацанием зубов — так могла бы радоваться древняя паровая машина на собственной свадьбе.

Я смотрю в картонку. В картонке лежит пачка сотенных рублевых купюр. Сверху незапечатанный конверт. Я вынимаю из него и подношу к фонарику листик с отпечатанными на принтере словами:

«Успехов! Доброжелатель».

— Ну это ж надо! А?! Ну есть еще люди на свете!

— Что-то тут не так, Агриппина Ивановна. Ой, что-то не так. Так не бывает! Особенно со мной… — ошалело всхлипываю я.

Ибо — сбылась мечта идиотки!

И первая мысль — это, конечно, Зюнька!

Благородный наш…

В равной борьбе…

Пусть победит сильнейший — и все такое…

О чем я и сообщаю Гаше.

Та внимательно разглядывает меня и вздыхает:

— Давно вас с дурдома выпустили, Лизавета Юрьевна?

Я хочу тут же собрать девчонок, Кристину позвать, она больше всех за меня болеет, но Гаша тормозит меня:

— На часы глянь. Девке и так из-за нас достается. Молчит только.

А в доме у Кыськи очень довольный собой Степан Иваныч ужинает, как всегда, в кухне. Входит Кыська в ночной рубашке, открывает холодильник и достает минералку.

— А я думаю, и кто тут шурудит… А это ты… Давно с Москвы приехал?

— Только что.

— На чем же? Последняя электричка когда еще пришла.

— Да я… на попутке. Фургончик такой… Грузовой… Доставка товаров…

— А чего ты в Москве делал? Мать даже удивилась, что ты у нее не отпросился.

— Да так… Дожал бухов… Пошуровал по неприкосновенным заначкам в мэрии. Из фонда МЧС. Плакаты хотел купить. Для детворы. По безопасности движения. Первое сентября на носу же. От Лыкова хрен дождешься. В детсаду повесить надо, в школе. Да и на площади неплохо бы…

— А где же плакаты-то?

— А… Не повезло… Раскупили… А Серафима про меня не спрашивала?

— Не-а. Устала с чего-то. Отсыпается.

— Ну пусть отсыпается, пока не разбудили.

— Ты про что пап?

— Да так… Про свое…

А у меня на подворье с утра большой шухер. Агриппина Ивановна с утра жжет на всякий случай в саду упаковки. А я все еще разбираюсь с совершенно непонятными кабелями, шнурами, проводами. Между прочим, неизвестный доброжелатель даже писчей бумаги мне по сиротству подкинул — сорок пачек «4x4».