Дарья Истомина - Леди мэр

— Пап, ну ты чего?

— Того…

Из ресторана они выползают медленно, явно перекушали. Фрол Максимыч неспешно выкидывает перед собой трость и через шаг останавливается — отдыхает. Серафима молча идет сзади. Они входят в круг света под уличным фонарем. И тут после какого-то странного щелчка лопается плафон на фонаре и на них сыплются осколки стекла.

Все погружается в жуткую темень. Серафима, присев с перепугу, закрывает голову чемоданчиком.

— Мать их… В этом городе когда-нибудь фонари поменяют? Папа, тебя не задело? Пап?

Серафима включает зажигалку и светит ею, озираясь, вглядывается в совершенно пустой тротуар, на котором только что стоял Максимыч.

— Пап, ты где? Не надо так со мной шутить… Это просто глупо…

Она наклоняется. На тротуаре лежат раздавленные очки Максимыча.

Серафима поднимает очки, недоуменно разглядывает и только тут в ужасе бросается бежать. Что есть духу — прочь. Прижав чемоданчик к груди…

В кухне ужинает, одновременно читая учебник, Кыся. С площадки врывается распатланная Серафима, бросив чемоданчик на пол, хватается за телефон на подзеркальнике. Лихорадочно набирает номер.

— Так… Так… Захар? Да знаю, что поздно. Отец пропал. Ну как пропал? На улице, возле кабака этого, «У Гоги». Только что. Вышли вместе. Этот козел рядом со мной полз… И тут — фонарь вдребезги, стекло сыплется… Я тык-мык… Темно, а его уже нету… — Захлопывает дверь в кухню от удивленной Кыси. — Ну не знаю, куда его дели, не знаю! Да нет, не деньги. Да только очки битые валялись… Ты что, с ума сошел? Какие наши на него руку поднимут? Нет, не подрезали… Да, это было бы легче… Мешок на голову? Похоже, что так… Не знаю… Да кто угодно мог быть! Вот и я думаю: если он колоться начнет, представляешь, что будет?!

На берегу Волги стоит громоздкая ржавая громадина, бывшая некогда теплоходом «Клара Цеткин». Падает снег, густо засыпая палубу. Люк в машинное отделение задраен наглухо. Но если прислушаться, слышен чей-то сдавленный голос:

— Мужики! Расклейте меня… Я же ничего не вижу… И наручники эти зачем? Я не знаю, кто вы, но всегда можно договориться… Вы меня слышите? Вы здесь?! Любые деньги! Любые!!

А они молча и неспешно ужинают за столом. Касаткин, Лыков, Зиновий и Степан Иваныч. Посередине стола торчит мощное шило.

— Где он это носил? — интересуется Степан Иваныч.

Касаткин выдергивает шило и швыряет в стенку. Оно вибрирует и звенит.

— За шкиркой. Там у него такой карманчик был.

— Похоже, что он и Чуньку вот так, — замечает Лыков.

— Да, еще больше похоже, что меня то же самое ждало… в не очень отдаленном будущем, — замечает Зиновий. — Уволокли бы куда подальше… И лежал бы я где-нибудь в пруду в бетонных тапочках… Не иначе… А я-то дурак дураком… Думал, мне все простилось. Как он орал, а? Когда мой голос узнал?

— Такие не прощают… Ничего…

— А что, если дед от нас смоется? Тут атомной бомбы не надо будет — всех сметет. Да и без него сметут, если пронюхают.

— Ну и что дальше? — смотрит на Касаткина Серега. — С фонарем это ты грамотно провернул… Что значит — профессия… Твое слово, каплей…

— Почему только мое? Наше… Нальем?

— Можно.

Они выпивают по рюмке.

— Мужики, а ведь у нас банда, — вдруг делает открытие Зюнька.

— Организация! — строго поправляет его Степан Иваныч.

До утра еще черт знает сколько времени, а Захар Кочет уже в фирме у Серафимы. Ходит раздраженно туда-сюда.

— Где же он? Черт бы тебя!

— А я откуда знаю? И вообще я ни хрена не понимаю! Ты чего приперся? Почему как губернатор не телишься? У тебя же менты, прокуратура, сыскари, фээсбэ! Черт! Дьявол! Человек пропал!

— А ты еще считаешь его человеком?

— Захар! Не заводи меня… Ты меня знаешь…

— Успокойся. Ну не могу я ничего включать. Кто он? И кто я? Чего это безупречный кандидат в губернаторы так возбудился? Из-за какого-то полусгнившего старикашки… Ну а архивы копнут… А ведь копнут… А оттуда такое полезет…

— Ты же их чистил. Ты же обещал мне, когда в первый раз ко мне под юбку полез!

— Всего не вычистишь. Слушай, а если просто деньги? Ну, уперли его какие-нибудь горные орлы? Они всегда знают, кого трясти… Близких родственников… Он отец, ты дочь…

— Тогда чего они молчат? Молчат чего?

— На нервах играют… На перепуг берут… Страху нагоняют… Чем больше страху — тем больше цифра.

— А если нет, Захар? Если нет? Он же не просто так, он в авторитете. Свои на своих не прут.

— Тогда кто же его?! Кто?

— А я откуда знаю? Он же в Москве с лета торчал… С кем спутался? На кого наехал? У него же никакой меры нету! Уголовное рыло!

— А если он уже заговорил?

А он и заговорил.

Сидит на топчане в бывшем машинном отделении, одной рукой ест кашу из миски, которую держит перед ним Степан Иваныч. Вторая прикована наручниками к трубе. У противоположной стены стоит голый стол, за которым сидят Касаткин, Зиновий, Лыков.

— А каша у тебя говно, Степан.

— Какая есть. В гальюн сводить?

— Позже…

…Степан занимает свое место за столом.

Старец разглядывает их не без неожиданного интереса.

— Ну и что все это обозначает?

— Это обозначает, Фрол Максимыч, что мы тебя судить будем. Не боись, все по процедуре… Допросы, следственные эксперименты, суд, приговор… — объясняет Лыков.

— Добровольцы, значит… Раз державный суд за всю жизнь меня не ущучил, вам зачесалось.

— Похоже, что так.

— Доиграетесь ведь, Серега. С системой государственности в такие игры только придурки играются… Ну и что вам от меня надо?

— Начнем с обстоятельств смерти Чугунова Николая, то есть Чуни.

— Не торопись, Лыков. По процедуре так по процедуре. Я официально заявляю, что тут нарушаются мои законные права как человека и гражданина… И заявляю всему составу вашего суда полный отлуп, то есть отвод, потому как каждый из вас полный самозванец и, пользуясь моим беспомощным положением, сводит со мной свои личные счеты. И у меня вызывают серьезные сомнения ваши моральные качества.

— Дед, ну ты даешь!

— А ты заткнись, внучек. До тебя еще очередь дойдет. Ну, вот наш замечательный шериф Сергей Петрович Лыков… Он же мне никогда простить не сможет, что это именно я из него, дембеля голоштанного, человека делал. Он же в слове «еще» четыре ошибки делал… «Исчо!»… А я его в школу милиции…

— Было, Лыков? — спрашивает Касаткин.

— Было.

— Да только ли это? Я ему каждый год на ремонт его ментовского гадюшника отстегивал… Половина мотоциклетов с колясками на мои куплена… Я ж тебе в горотдел даже глобус дарил… Обратной стороны Луны… Кредит тебе на домушечко… Безвозвратный… И все-то он у нас ведал, Лыков-то, что в городе деется, только помалкивал да вовремя отворачивался. Чего ж теперь ты завелся, майор? Погоны сняли? Безгрешный ты мой…