Дарья Истомина - Леди мэр

— Вот и я думаю: с чего это — черт-те где, а он туда ходит. Четыре раза рыбаки с лодок видели… Он, Лыков… И с судками какими-то… Пищевыми…

— Так, может, он там собак разводит? Он мечтал собак разводить… По достижении выслуги лет… Так не дали же…

— Ты не отклоняйся… Покатайся по маршруту, оцени обстановку… Ну и если позволит, мотнись-ка туда, а?

— Заметано. Так, может, его сразу и сюда привезти? Или прямо во Дворец культуры… на встречу с общественностью этого… Кочета…

— Ты что? Обалдел? Ни в коем разе! Его на этих из области без намордника теперь выпускать опасно.

В общем, Леньку Митрохина занесло куда не надо.

Подогнав «жигуля» к ржавому корпусу «Клары», он обнаружил, что из вентиляционной трубы над машинным отделением идет топочный дым.

Ленька удивился, полез на палубу.

Приподнял люк и обалдел еще больше: внизу у переделанной под печку железной бочки давал драгулей Фрол Максимыч в мятом пальто, закутанный по-бабьи в шарф и прикованный наручниками к какой-то вертикальной трубе. Старец поднял башку и крикнул сердито:

— Эй… Кто там… Помоги…

Ленчик съехал по трапу вниз и уставился ошалело:

— Твою мать… Фрол Максимыч… Ты как сюда попал?

— Заблудился.

— А чего ты тут делаешь?

— Не знаю.

— А кто ж тебя так-то?

— Отморозки какие-то. Не наши.

— Чего хотели?

— Денег. Чего же еще?

— Господи… Ты же весь синий… Сдохнешь же…

Ленчик освободил его от наручников, снял с себя бронежилет, автомат, стянул теплую форменную куртку.

— И как ты только тут не окочурился… Погоди, погоди…

Ленчик снял с себя и надел на него свою шапку и укутал в куртку.

— Слушай, может, мне Лохматова со «скорой» вызвать?

— Не надо мне Лохматова. Я сам себе «скорая»… Вроде бы уже ручки-ножки теплеют… Так что ты выводи меня отсюдова, Леня, а там я и сам… Ножками… Ножками… Ковыль… Ковыль…

— Сиди уж… «Ковыль-ковыль…» Отогревайся… — Он включает рацию. — А я покуда на дежурного выйду.

— Не надо дежурного, парень, — шепчет старец. — Никого мне не надо. Они думают, что меня нету, а я есть. И я к ним приду… Они меня не ждут, а я приду.

— К кому это «к ним»?

— А ко всем, юноша, ко всем.

— Дед, ты чего? Сдвинулся?

— Положи эту штуку, сопляк! Кто тебе на день милиции часы вручал…

— Да им три копейки цена… Это ты не часы нашим вручал, это ты себя показывал… — По рации: — Дежурный, я ППС четыре… Прими сообщение…

Никакого сообщения никто не принял. Когда трое смелых (без Степана Иваныча) привезли на Зюнькином мотоцикле термос с горячим, Ленчик Митрохин лежал в трюме машинного отделения, раскуроченного на металлолом в прошлом веке, в позе младенца в утробе, и под головой его расплывалась кровь, от которой еще шел пар. Ни автомата, ни рации рядом с ним не было.

— Живой? — спросил Касаткин.

— Теплый, — сказал Лыков.

— Закутай его. Я наверх.

— Только ты мне его… пулей не трогай… Я с ним сам… Сам я…

Касаткин не успел головы высунуть из люка, как по палубе загрохотало из автомата. Очередь была короткой, но в пустом железном корпусе звук усиливался неимоверно, и казалось, что бьют по перепонкам молотом.

— Развоевался, старичок! — крикнул сверху Касаткин. — Ах, какой старичок… Ладно, повоюем…

Через пару дней Зюнька мне сказал, что хорошо видел, что сделал с главным Щеколдиным Денис.

Он не стрелял в деда из своего наградного пистолета, хотя мог бы. Он просто исчез, провалился как сквозь землю.

Там, где на берегу лежал старый деревянный баркас, Фрол Максимыч разносил лодку из автомата в щепу. Он лежал под бортом «Клары» и невнятно что-то кричал.

Потом смолк, прислушался к тишине, пошел к прошитому насквозь баркасу и осторожно заглянул за него.

И тут же за его спиной, очень близко, встал Касаткин.

— А ручоночки-то у тебя ходуном ходят, — сказал он. — Трясутся ручоночки. Это тебе не детей в Волге топить.

Старец молча вскинул автомат, и тут Денис выстрелил. Как-то снизу. Но не в деда, а в оружие.

Фрол Максимыч, вскрикнув, выронил митрохинский АКа и замотал руками как от ожога. Наклонился, чтобы поднять его. Но новым выстрелом Касаткин выбил фонтанчик песку, который запорошил тому глаза.

Старец молча побежал прочь.

А Денис шел за ним даже неспешно как-то.

Старец остановился вдруг и заорал истошно:

— Суд придумали, а? Так я вам и поверил… Мужик, ты кто?! Сколько тебе за меня заплатили? Даю больше! Кто тебе меня заказал? Серафима?

Касаткин стреляет ему точно под ноги, заставив возобновить бег. Через десяток шагов Максимыч, задыхаясь, приостанавливается:

— Захар?! А… Понял… Все понял… Зиновий?!

Касаткин вновь страгивает его с места, стреляя под ноги. Максимыч уже хрипит, задыхаясь, держится за сердце. И падает на колени.

— Да стреляй же, сука! Что ты меня как зайца гоняешь?

— Ты не заяц — ты волк, — говорит Касаткин глухо, меняя магазин в пистолете. — Вперед!

Он стреляет почти равнодушно, почти не глядя, но точно в песок под коленки Максимыча. Тот с трудом поднимает себя, пытается бежать, падает, ползет и вновь поднимается, гонимый страхом перед этим неизвестным ему черным человеком.

Так они уходят в жухлые камыши за развалинами рыбзавода. Потом выстрелы обрываются и становится тихо.

Когда Зиновий заезжает на мотоцикле в камыши, видит — Касаткин сидит на корточках и швыряет камешки в черную как машинное масло стылую воду. Фрол Максимыч лежит чуть поодаль, уткнувшись лицом в песок.

— Можешь не смотреть. Никакого кровопролития, просто несчастный случай. Думаю, инфаркт. Старый человек… Сильно перетрудился… Хотя я очень сомневаюсь, что он был человеком… А как там мент?

— Ленька? На столе у Лохматика.

— Ну, я пошел.

— Куда это?

— Да тут у шоссе стоянка платная. Там «жигуль» мой… Хурда-мурда всякая… в багажнике…

— Какая еще мурда?

— Для дела, Зюня, для дела…

…Господи, как же он меня в тот вечер напугал! Я и не заорала-то тоже с перепугу — просто глотку заклинило. Представляете, в стекло снаружи что-то поскреблось. Я пошлепала к окну спальни, сдвинула штору и обмерла. Снаружи за стеклом висит совершенно черный с головы до пят повешенный, то есть висельник. Лица нету, глаз не видно, даже руки черные. Длиннющий такой. И так беззвучно покачивается на каком-то невидимом канатике.

Потом поднимает руку, отворачивает черную перчатку и стучит по часам, давая мне понять: пора, дура!

А я стою столб столбом и просто не знаю, что мне дальше делать: диверсанты, да еще такого класса, в моей жизни еще не случались.

Карловна до сих пор писается со смеху, потому как именно она по настоянию Туманского должна была собирать меня в дорогу на мою Мальорку. Уже и самолетик был зафрахтован. С вылетом из Мячкова.