Дарья Истомина - Леди мэр

— Ничего… Ничего… Вы думаете, у меня заначек нету? Глупее Ритки, что ли? Или папочки? — Она резко поднимаеся. — Кристина!

Входит Кыся.

— Так… Я сейчас смотаюсь тут кое-куда… Ненадолго… А ты собери чемоданы.

— Какие чемоданы?

— Твой и мой. Паспорта найди. Ну, помнишь, как мы с тобой в Вену на каникулы ездили: ничего лишнего… Забрось только мои цацки, из барахла — меха… В общем, запихай, что тебе нравится.

— Мы что? Уезжаем?

— Да.

— Когда?

— Сейчас.

— Куда?

— Там посмотрим. Пожалуй, проще всего на Кипр. Там разберемся. Все! Я бегу! К Шапире и обратно!

Кристина пожимает плечами. Шапиро — ювелир из соседнего подъезда. Все Серафимины заначки в брюликах — у него.

Когда мать возвращается, на столе стоит единственный кожаный чемодан. Кыся понуро стоит у окна.

— Твой чемодан я собрала.

— А свой?.. И почему ты еще не одета?

— Я не поеду с тобой, мама.

— Я тебе покажу — не поеду!

Кыся одним движением вспрыгивает на подоконник и толкает створки, раскрывая окно. В раскрытое окно сильно задувает снегом. Кажется, ветер раскачивает тоненькую Кысю.

— Не подходи ко мне, мама, иначе я прыгну… Ты меня знаешь… Я прыгну…

— А-а-а… Черт с тобой! Живи… со своим папочкой…

Серафима пинает дверь ногой, выпихивает чемодан на площадку и выходит за ним, даже не оглянувшись.

Губернаторский лимузин вспарывает ночь на дикой скорости. Заснеженные деревья стелются за окнами сплошной полосой. Визжат то и дело шипованные супершины.

В салоне время от времени вскрикивает Виктория, сопит Петровский, Аркадий опасливо посматривает на согнувшегося, как кот в прыжке, водилу.

Кочет на пределе тихой ярости набирает номер на телефоне правительственной связи.

— Не делай этого, Захар Ильич… Я тебя прошу… — негромко советует пиарщик. — Ты себя просто губишь…

— Распоясались… Они же меня фактически вышибли из города! Я им покажу, кто на этой земле хозяин! Меркулов!.. Кто у тебя на центральном пульте?

А в квартире Серафимы холодно и пусто. К плечу расстроенно-растерянного Степана Иваныча прижалась заплаканная Кыся. Звонит телефон.

— Прости, Кыся… — Степан снимает трубку. — Дежурный по мэрии? А ты знаешь, сколько сейчас времени, дежурный по мэрии? Телефонограмма? Читай! Что?! Когда?! Не заикайся! И не кричи! Так… Так… Вызывай всех! Кто там у нас по форс-мажорному списку… А Лизавета… Лизавета… Уже на месте? Я иду!

Вот так он и начинается, прямо с колес, мой первый рабочий день на прежнем месте. Вернее, первая рабочая ночь. Я еще ничего не успела, ни обнять Гришку, ни увидеть Гашу, ни потрепаться с Зюнькой, ни приголубить Серегу Лыкова, да я и Касаткина уже в упор не вижу — все куда-то отлетает, отскакивает, уносится.

Я понимаю одно — это месть всему Сомову. Кара за меня. И урок на грядущее. Много воли взяли, суслики!

Когда я вхожу с пункта связи в кабинет, тут не протолкнуться. Я все перечитываю телефонограмму, записанную дежурным простым карандашом на бланке, и все никак не могу поверить, что это все — правда.

— Прошу садиться, — севшим голосом говорю я.

Они примолкают.

— Даю вводную… Через час… — Я смотрю на часы. — Нет, уже через тридцать пять минут город будет снят с областного электроснабжения…

— Как это — снят? — дергает усом Марчук.

— Отключен, Богданыч. Где-то там рубильничком — щелк! И тьма египетская, — поясняю я.

— За что же нас так?

— За долги. Формально все по закону и все правильно… Тридцать семь миллионов еще на нас висят… Это еще Маргариты Федоровны наследство, но энергетикам это до лампочки. Должен — плати!

— Быстро он нас… К ногтю! — прерывает меня Лохматик. — Обиделся, видать, мощно… Это как же он команду энергетикам дал? Прямо с дороги?

— А может, они сами? Электрики?

— Не смеши… Пока он не чихнет — они не пошевелятся. А вообще-то он эту хреновину, по-моему, давно придумал, вот и завел нас, а теперь нам же — чтобы вся область видела — показательную порку!

— Какой прогноз на завтра?

Начпорта пожимает плечами:

— Уже на сегодня… Временами мокрый снег… К утру заморозки… К концу дня резкое похолодание…

— Когда можно пустить нашу резервную теплоэлектростанцию?

— Оба котла на прогреве, чтобы себя не заморозить, но городу мы пока ничего дать не можем: ни тепла, ни энергии.

— Почему?

— Да мы же последний топливный мазут дожигаем… Наливная баржа с мазутом должна была прийти из Татарии в порт под слив еще два дня назад…

— Почему не пришла, Иван Палыч?

Начпорта скалится со злорадной скорбью, все забыть не может, что выборы мне продул:

— И не придет. Диспетчер радиограмму принял… Они уже пустые… Опростались по пути к нам, в Мордасове. Слились там и домой, на Казань…

— Кто им позволил?

— Я могу внести ясность… — Военком как школьник тянет руку.

— Вносите.

— Как военком я информирован. В Мордасове дислоцирована большая воинская часть, а с топливом в зиму — ничего… Захар Ильич пошел им навстречу… Откликнулся! Распорядился…

— А почему об этом ни одна душа не знает?

— Да мне самому удивительно. Я полагал — все согласовано, все в курсе.

— Похоже, что все согласовано, только не с нами.

Лохматов срывается:

— До чего же у нас заботливый господин Кочет… Какое благородство! Какое бескорыстие! Все для армии! А сколько солдатиков за благодетеля-губернатора на выборах голоса отдадут! Но вообще, Лизавета, похоже, мне тоже кранты…

— Почему? У тебя же есть аварийный дизель-генератор… Ну хотя бы на освещение и твои стерилизаторы да кипятильники должно хватить…

— Генератор есть, солярки нету…

Степан Иваныч удивляется:

— Солярка не проблема. Сбросимся — на любой заправке возьмем. Я вот что прикидываю: у нас три четверти жилфонда не на газе — на электроплитах… Что же им? Во дворах на кострах готовить?

— Извините, а с трубами как? — Марчук сейчас здорово похож на Тараса Бульбу. — С канализацией? Я не фокусник, у меня ни один насос без электричества не заработает… Значит, воды питьевой нет, на смыв ничего нет… Да мы же завтра, извините, в дерьме утонем… по уши… Если сразу не заморозимся!

— А мы уже в дерьме… Вон он как нас… Под жабры-то?

— Николаша, заткнись, а? И без тебя тошно… Так что будем делать, сограждане?

Все молчат.

— Вот и я не знаю…

Я подхожу к окну. Сквозь мятущийся снег видна черная река, белеющий свежим снегом высокий берег с освещенными строениями и цепочкой огней на набережной.

Одним махом погружаются в темноту строения и улицы.

И тут же выключается и цепочка фонарей на набережной. Где-то вдали возникает тревожная перекличка автомобильных и прочих гудков. Катится ближе к нам, орет, вопит истошно.

А чего теперь вопить-то?