Мельхиор Верденберг - Ночные тени [litres]

Мельхиор счел показания несколько односторонними и приукрашенными, но в целом убедительными. Он отпустил Франка из-под ареста, хотя с точки зрения собранных фактов ситуация не изменилась. Ничто не является столь ошибочным как предубеждение, ибо ему неведомо сомнение. Мельхиор сознавал это, но теперь его интуиция как-то изменилась, рассеяв былые подозрения. Он не был уверен в прежней гипотезе, поэтому отказался от нее.

Вечером ему позвонил знакомый репортер, чтобы расспросить об аресте подозреваемого, но Мельхиор уклонился от разговора. Дескать, никто не находится под арестом, следствие ведется против неизвестного. Из некоего упрямства он предложил репортеру выпить вечером пива в том самом баре, в котором последний раз видели Клодину.

В половине шестого Мельхиор пришел в слабоосвещенный бар; приятель уже сидел там, но не за стойкой, а за небольшим столиком в глубине помещения. Он подозвал его жестом, похожим на тайный знак. Мельхиор подсел к нему, и репортер, прикрыв лицо рукой, тихо сказал ему:

– За стойкой сидит человек, который тебе наверняка известен. Это серийный насильник, который использовал препараты, отключающие сознание. Я не раз писал о нем, но не знал, что его опять выпустили.

Мельхиор отреагировал мгновенно.

Полиция, прибывшая в считанные минуты, арестовала человека за стойкой. Остальное было делом техники. На его квартире, неподалеку от бара, нашлись улики, в том числе волосы Клодины. Обнаружился и запас снотворного «Дормикум». В мусорном контейнере за домом лежала одежда покойной.

Признания не последовало. Арестованный не отрицал, что Клодина была у него, но в отличие от других случаев все, дескать, произошло добровольно. Почему и когда она сбежала от него, ему не известно. Он спал.

Свою новую гипотезу Мельхиор выстроил довольно быстро. Клодина нарвалась на плохого клиента, который не собирался платить. Пользуясь своим обычным приемом, он подмешал ей большую дозу снотворного, а потом изнасиловал жертву, находившуюся без сознания. Ночью Клодина очнулась. Схватив ключи от машины и мобильник, она бросилась к машине. Перед перекрестком в Адлисвиле снотворное вновь подействовало на нее.

Видимо, судьи охотно поверят в эту гипотезу Мельхиора с учетом уголовного прошлого подсудимого, хотя вряд ли сумеют найти доказательства.

Жюльен Адольф Дювосель (1873–1961). Череп с выпученными глазами (1904), © Музей Орсе, Париж.

Пытаюсь заснуть в самолете на обратном пути из Лимы в Цюрих. Встреча в отеле «Кантри клаб» прошла так, как и ожидалось, вот только разница во времени сбила мои биологические ритмы. Доверенное мне послание я передал, получатель одобрил его содержание. За несколько часов езды от аэропорта до отеля и обратно я почти не познакомился с Перу. Летит сейчас со мной тот же экипаж? Вчерашний экипаж мне не запомнился.

Мне дают плед, я закутываюсь в него. Кто-то щекочет мне шею, потом сильными пальцами начинает массировать затылок. Я охотно поддаюсь, это похоже на сладкий сон. Кто потянул меня за мочку уха? Так делала Ингрид. Много лет назад. Шаловливо, озорно, со смешинкой во взгляде она пощипывала меня, потом наши губы сближались.

– Подвинься чуть-чуть, пусти меня к себе, – шепчет она мне. Ее голос мне тоже знаком. Ее легкая хрипотца. Только маленькие морщинки возле губ выдают, что ей немножко больше двадцати. Наше первое свидание состоялось в баре, в районе Цюрих-Вест. Встречу устроила она, сказав, что хочет меня видеть. Причину я вскоре узнал. Но настоящей причиной было, пожалуй, то, что я мог ей дать.

Мы встречались то здесь, то там; у меня не было ни денег, ни статуса, чтобы обеспечить ей такую жизнь, какую она хотела. На мой взгляд, она заслуживала более значительной роли на сцене этого мира. Себя я считал только временным дублером. Если бы принял игру всерьез, то, наверное, проиграл бы себя.

Двигаться я не хочу, наши взаимоотношения изменились. Но она не сдается. Начинает трясти меня обеими руками: «Пусти меня к себе, мне так одиноко без тебя».

Я смотрю в ее глаза, вижу ее лицо. Оно окровавлено, скорее даже изодрано; гранитная скала, в которую врезался дельтоплан, не пощадила ее.

В четыре утра я прилетел в Рио. Отель не забронирован, так как вечером мне предстояло лететь обратно. На пляже было уже светло, но совершенно безлюдно. И все-таки шофер не хотел, чтобы я выходил из машины: «Здесь гулять нельзя». Мой заказчик тоже не желает иметь дело с искателем приключений. Геройство никому не нужно, как и глупость.

На десять часов у меня была назначена встреча в прокуратуре. Если она состоится, моя миссия будет выполнена. Бывают уголовные процессы, когда личное присутствие необходимо. Бывают и другие случаи, когда это оборачивается для тебя риском для жизни.

Вспоминается Одесса. Я не пошел тогда на назначенную встречу, а позднее узнал, что гроб для меня уже заготовили. Прежде чем закрыть глаза, я заглядываю в лицо стюардессы. Хорошо, если она окажется ангелом, дарующим сон с долгими сновидениями. Ее лицо излучает теплоту, глаза темные, волосы тоже.

«С тобой хорошо», – только Мона Лиза говорила это так просто и славно. Я дал ей это имя не из-за ее лица, а из-за ее тела, которое видят лишь немногие посетители Лувра.

Она действительно походила на Мону Лизу благодаря широким бедрам, толстому заду и пышному бюсту. Ее пухлые губы каким-то образом внушали мысль, что говорить вовсе не обязательно. Достаточно жестов. Мона Лиза работала в сервисе нерегулярно, поэтому бывала свободной в самое немыслимое время. Она могла нажать дверной звонок за полночь. А могла позвонить в семь утра, захотев порезвиться. Очаровательная Мона Лиза была похожа на морскую губку, только эта вечно жаждала любви и была готова расплачиваться за нее сексом.

– У тебя сегодня найдется для меня часок? – она легонько толкала меня в бок. Она никому не причинила боли, а вот ей причиняли боль многие. Я нежно беру ее на руки, она тяжела от проникшей в ее тело воды. Я узнал об этом от коллег. Однажды она устала от самоотдачи.

– Мона, дитя мое, сейчас я не могу, – шепчу я ей, – приходи позднее.

Короткие перелеты – вещь проблематичная, ибо время полета плохо соотносится с тем временем, которое тратишь на то, чтобы добраться до аэропорта, а от него до города. Правильное соотношение необходимо соблюдать также между любовной игрой и самим соитием, иначе желание может угаснуть. Впрочем, что касается желания летать, то оно давно пропало.

Мой дальний перелет в Токио был скучным и утомительным. Утром я чувствовал себя разбитым, – может быть, поэтому поездка на такси до отеля «Хилтон» показалась мне столь же унылой. Отчетливо запомнились только белые перчатки водителя «тойоты». Правда, они уже не выглядели такими ослепительно белыми, какими, вероятно, были первоначально.