Мельхиор Верденберг - Ночные тени [litres]

Оно давало надежду на взаимопонимание между народами. Профессия адвоката научила Эрнста отстаивать отличные, порой даже противоположные точки зрения, но делать это с достоинством. Этим он был известен, за это его ценили, хотя в последнее время клиентов у него поубавилось.

Выходные, проведенные в Тессине, были посвящены воспоминаниям. Он встречался с давнишним приятелем-галеристом. Они вместе окунулись в прошлое, в судьбы многих изгнанников и скитальцев, которые за годы последней войны искали и нашли пристанище в Тессине. В Цюрихе его ждали кое-какие дела. На понедельник был назначен визит в тюрьму к мелкому наркоторговцу. А вечером предстояла нелегкая дискуссия с однопартийцами. Он понимал, что будет трудно примирить собственное критическое отношение к политике своих соплеменников, строящих новые поселения, со все более радикальными требованиями молодых активистов, которые начали сносить палестинские палатки. Даже если люди имеют одинаковые партбилеты, взаимопонимание им не гарантировано.

Руфь знала об этой дилемме. Она охотно выслушивала его, переживала за него, поддерживала, но в машине ее больше всего беспокоила ситуация на дороге. Ближе к перевалу подъем становился все круче. Она внимательно смотрела вперед. Она понимала, что Эрнст постарел, но все-таки скорость нужно бы прибавить. Покупкой этой машины он словно давал некий знак. Выражал готовность забыть о прошлом.

Теперь за «фольксвагеном» плелись несколько машин, водители которых, вероятно, торопились домой.

– Эрнст, при первой же возможности пропусти их, – сказала Руфь.

Повернув голову вправо, Эрнст, как всегда, с нежностью взглянул на нее. Кивнув, он переключил скорость и принялся высматривать место, где другие смогут совершить обгон. Но гора не оставляет ему времени. Сорвавшийся камень падает на лобовое стекло, разбивает его и ударяет ему в грудь. Неуправляемая машина съезжает на обочину, встает на дыбы, будто лошадь, и замирает. Мотор глохнет. Осколки лобового стекла режут лицо Руфи, но она не чувствует боли.

«Это последнее, что я могу сделать для тебя», – думает она и закрывает ему глаза.

Гонконг, marquetravel.com.

Перелет до Гонконга эконом-классом – дело малоприятное.

Десять часов полета или даже больше в кресле возле прохода. Слева – мастеровой из Тироля, еще левее – его коллега, оба возвращаются с родины на работу за границей. Я не прочь прислушаться к их разговору, но до меня доносятся лишь обрывки фраз, а этого мало, чтобы понять их тирольский диалект. Конструктор самолета явно не рассчитывал на габариты моего соседа, массивность его корпуса и рук. Попытка отвоевать себе немного места согревает, но оказывается совершенно безнадежной. Справа от меня – проход, однако его не назовешь свободным пространством. Главное – не выдвигать туда плечо, иначе столкновения неизбежны. Опасны не столько люди, спешащие в туалет, сколько металлическая тележка стюардессы, собирающей мусор, которая может неожиданно налететь сзади. Такой удар железякой не скоро забудешь. Поэтому стараюсь съежиться, уменьшиться в объеме. О том, чтобы вытянуть ноги, нечего и мечтать.

Планшетник открыть не удается. Человек, сидящий впереди, откинул спинку кресла; между ней и моим животом вообще нет места. Приходится втягивать живот, но перелет для этого слишком долог.

Да и извлечение планшетника потребовало бы слишком много усилий. Стюардесса с огромным трудом закрыла переполненное отделение для ручной клади. Впрочем, при моем взгляде снизу ее возня стала маленьким пикантным событием, последним развлечением на многие часы.

Стюардессы наверняка давно ждали этого момента. Освещение выключили, в салоне темно. Походы в туалет пока прекратились.

Воцарился покой, который нарушается шумом, даже громом, если перевести в звуки новые чужие и свои запахи.

Голос бортпроводника советует оставлять ремни безопасности застегнутыми на все время полета. Это не проблема. Да и куда здесь пойдешь? Даже у аварийного выхода пассажиры теснятся, как сельди в бочке.

Теперь и я мысленно сдаюсь. Здесь на время всем уготована общая судьба: либо падаешь вместе с остальными, либо покорно летишь вместе с ними дальше. О своей индивидуальности лучше забыть.

Полудрема. Непонятно, где ты сейчас находишься – тут или там. Там – это римская площадь. Ясно, какая именно, но неясно, как ты там очутился. Или мост по пути к Кремлю. Позади отель «Кемпински». Тебе же сказано: не делать без провожатых ни шагу. Вот тебя и отлупили. А ты, болван, еще бросился за ними вдогонку. В результате – сломан нос. Но в самолете твой нос никого не интересует, ни кривой, ни прямой. Каждый поглядывает на свои часы, но они от этого не идут быстрее.

Когда-то я был обычным маленьким мальчиком. Если ты знаешь такого или сам был таким, то поймешь меня. Моим другом был Виннету, моим героем – Сигурд Змееглазый.

Рейс до Гонконга с тремястами двадцатью пассажирами на борту я и вообразить себе не мог, а теперь сам лечу таким рейсом. Я предпочел бы смотреть «Флэш Гордон». Но Висконти уже в могиле, и нет для меня подходящего сериала.

Бабушка улыбается мне. Лицо у нее ласковое, глубокие морщины не делают его менее добрым. Грушевого или малинового? Ее вопрос всякий раз приводил меня в замешательство. Сладкий или очень сладкий, оба газированных лимонада покупались в соседнем магазинчике. У нас в долине такого не было. А у бабушки, которая сама пила только воду, всегда находилась бутылочка лимонада, каждому по вкусу.

Гладкие седые волосы туго зачесаны назад. Пучок на голове совсем маленький, словно ей ничем не хотелось выделяться. Вечный передник, без которого я ее никогда не видел. Цвет темный, черный, но воспоминания бывают обманчивы. Узор точно не помню. Кажется, мелкая вышивка, какую традиционно делают в этих краях на мужских рубахах.

Я не знал ее по-настоящему, только чувствовал. Женщины в горах были тогда молчаливыми, но неизменно добрыми, сердечными. Маленький мальчик, я не мог претендовать на то, чтобы считаться полноценным собеседником, но я чувствовал ее любовь. Она всегда досыта поила меня грушевым лимонадом.

И вот теперь, летя в Гонконг, я вижу, как она выходит ночью из домика, стоящего высоко над деревней. Настроена решительно. В своих туго зашнурованных башмаках она маленькими шагами спускается на берег Руса. То ли идет, то ли парит.

Якоб, ее муж, страдал подагрой, его пальцы были скрючены, во рту – вечная трубка с крышечкой и серебряными звездочками. С тех пор как его похоронили на церковном кладбище, в домике высоко над Маттом стало совсем тихо.