Елизавета Ильина - Новая женщина, или Кругосветка на колесах

С прошлого года трезвость по всей России распространялась с замечательной быстротой, и все желали дальнейших успехов доброму делу. Вообразите: сотни тысяч народа в каких-нибудь пять-шесть месяцев без всяких предварительных агитаций и прокламаций в разных концах обширной империи отказались от водки, столь необходимой для рабочего человека в нашем климате. Даже крестьяне принадлежащего мне сельца Царево Курской губернии, всего душ триста, на мирском сходе постановили не пить вина, исключая свадеб и храмовых праздников. Исключение было сделано и для больных. В этом случае хлебное вино следовало брать из питейного дома с разрешения старшин. Замечательнее всего, что крестьяне действовали решительно по собственному побуждению. Я их не призывала.

Общество придавало делу трезвости большое значение, потому что здесь выказалась в русском народе гораздо большая твердость духа и гораздо меньшая степень приверженности к вину, чем обыкновенно полагают. Во многих уездах составились дворянские кружки Общества Трезвости, поддержавшие нравственное побуждение народа к самоусовершенствованию. Я приняла живейшее участие в этой кампании и тотчас подписалась в пользу Общества нашего уезда, хотя супруг мой, со свойственной ему широтою либеральных взглядов, высказался довольно категорично: «Трезвость очень похвальна, препятствовать ей не следует, но личность человека священна и потому вносить какие-нибудь обязательные постановления относительно трезвости аморально».

Вопреки настроениям скептиков, кампания приняла всенародный характер. Поступали новые сведения даже из Малороссии и многих губерний, где Общества распространялись с удивительным энтузиазмом.

Моя кузина писала мне, с каким высочайшим самосознанием вели себя крестьяне в ее имении, будучи подстрекаемы управляющим питейными сборами тамошнего уезда. В их уезде мужики дали зарок не пить вина, что чрезвычайно смутило откупщика и в особенности управляющего. Последний наконец не выдержал и известным образом объяснился с исправником. Намеревались во что бы то ни стало склонить крестьян к прогулкам по пустующим кабакам. Это было за неделю перед Масленицей. Собрали крестьян и спросили, почему не пьют вина. При этом был и сам управляющий питейными сборами.

– Так не желаем! – отвечают крестьяне. – Это вино – один раззор хозяйству. Шутка сказать, восемь рублей за ведро! Сколько нужно возов хлеба, чтобы купить одно ведро!

Притом же один крестьянин побойчее заметил:

– Да и вино уж больно плохо, хуже хоперской воды.

– Как это плохо? – спрашивают.

– Да так плохо, как бывает плохо. Живот только пучит!

– Как ты смеешь это говорить об нашем продукте! – зашумел тут управляющий, подступив к мужичку, и с этими словами – бац! по известной методе действовать с мужиками.

Сделалось смятение. Завязалась потасовка. Прошел слух, что предложены были деньги из кармана откупщика, чтобы все было шито да крыто. Подговорили даже управляющего имением кузины выставить мужикам бочку хлебного вина, но к чести мужиков надо сказать – ни один не притронулся.

Что бы там ни говорили господа пессимисты, как бы до слез ни спорили, что наш мужик скорее с жизнью расстанется, нежели с сивухой, скорее детей уморит с голоду, борьба народа за трезвую жизнь – вот факт, который служит нам доказательством жизненности народных масс. Многочисленные сообщения в губернских листках и « Московских ведомостях » о кампании в пользу трезвости питают нас надеждой на возрождение русского мужика.

К радости местных барышень, приехал наш сын Николай, да не один, а с двумя университетскими товарищами. Дом оживился, с полудня до полуночи – смех, фортепьяно, споры, фанты. Я люблю нашу молодежь и уважаю новые взгляды, но решительно не понимаю этой манеры все опровергать. За вечерним чаем я ознакомила молодых людей с проектом Меморандумом нашего Общества, и трудно поверить, что в русском доме в такой час опорой и поддержкой мне явилась лишь иностранка, госпожа Берри, которую я нарочно уговорила погостить у нас подольше. Признаться, такой атаки я не переживала с тех пор, как Николай держал вступительные экзамены в Московский университет: супруг мой стоял на том, чтобы отправить мальчика в Германию, где, по его мнению, профессора мыслят шире и свободнее, что, по-моему, явное заблуждение, мыслимое ли дело немцы и свобода, кабы французы, тут я бы могла согласиться, но немцы – увольте, сударь мой. Особенно горячо оппонировал нам с любезной моей американкой молодой граф Р., заявивший, что самые свежие факты повергли в прах морально-идиллические мечты «общественников», потому что народ давал зарок не пить оттого, что испугался возросшей цены на хлебное вино, а как только вынудил у откупщиков себе уступку, снова запил, находя, что-де водка сама по себе собственно и ничего, еще небольшая беда, а настоящая беда в том, что она плохая и дорогая, что от нее одурь берет, как от отравы какой, и когда для того, чтобы душу запоем отвести, надо целовальнику и шапку, и топор, и телегу заложить. По последним данным, откупщики принуждены были во многих местах спустить цену водки до трех рублей. Только цену спустили – через месяц же оказалось, что потребление вина удвоилось.

– Не ясно ли, – тут уже господа студенты заговорили хором, – что только с уничтожением причины уничтожается следствие.

Сын мой разгорячился больше других.

– Вы, маменька, воображаете, что злу можно помочь теми средствами, какие вы в меморандуме записали, то есть продажею алкоголя только в городах по высокой цене и даже наконец в аптеках и строгими законами против пьянства. Вы желаете, чтобы наказывалась всякая нетрезвость как гнусный порок, обществу вредный, хотя бы притом и не было совершено никакого дурного проступка. Если мы даже предположим, что в один прекрасный день исполнится мечта ваша и спиртное исчезнет, то и тогда рай, которого вы ожидаете, не водворится на земле.

И после этого, будто в насмешку, молодой граф спросил водки и соленого арбуза. Другой товарищ сына встал из кресел и, раскачиваясь с пятки на носок, вынес нам приговор:

– Вы, любезные дамы, не учитываете весьма существенной причины. Пока будет в обществе продолжаться отсутствие гражданских гарантий, успокаивающих человека нравственно, и отсутствие материального благосостояния в широких массах, до тех пор будет продолжаться и потребность одурить себя, не алкоголем, так чем другим. Может измениться форма потребления, изобретут совершенно новый продукт, может, пилюли какие-нибудь или порошки, чтоб подвеселить себя, – но много ли в этом толку, ежели корень зла не истреблен?

Я растерялась под этаким натиском, потому решила временно ретироваться. Сославшись на поздний час, я предложила американской гостье подготовиться ко сну, и мы пожелали молодым людям доброй ночи, прежде чем они успеют разнести наши труды в пух и прах.