Виктор Львовский - Зелёная чёлка [litres самиздат]

Мария Валентиновна ответила:

– Максим, задавать вопросы – это прекрасная способность. Но я учила вас задавать вопросы, на которые можно дать ответ. Например, в каком году началась война? Когда Гагарин полетел в космос? Какие виды корней вы знаете? Вопросы типа твоего называются риторическими. Это вы будете проходить на уроке риторики и логики в восьмом, если я не ошибаюсь, классе… Понимаешь?

Я понял. Я же взрослый. При мне же бабушки плачут.

Мой папа что-то стал сильно “интересоваться писаниной».?Это бабушка так сказала. Ее подруга учительница так говорит про современную литературу. Потому что лучше классики ничего еще не придумали – то есть Толстого и Бунина. И еще Достоевского. А папа-то вообще всегда был инженером, а потом у него просто случился кризис середины жизни, это когда ему исполнилось 33 года. И он пошел на курсы писателей. Теперь писателем стать несложно, главное «завести мотор», так им говорят на этих курсах. Бабушка с подругой ужасались по телефону, что идёт какая-то «девальвация текста». Я спросил, что это такое. Они сказали, что это когда пишут все, «кому не лень», а Бунина с Толстым никто не читает. И если «можешь не писать, то и не пиши», как сказал Жванецкий, и бабушка с ним согласна. Я сказал, что я это все про эту девальвацию текста передам Марии Вячеславовне, когда она нам задаст писать сочинение. Действительно, сколько можно! Мы уже про все писали! Про семью, про лето, про Кремль, про мечту. Все. Я исписался. Я так и скажу.

И Мишка тоже подтвердил, что он категорически исписался и выдал весь свой потенциал на ближайшее время. И Петька тоже сказал. И на Олимпиаду по литературе он уже съездил и больше пока не хочет.

Ну, в общем, что касается меня, то я не собираюсь становиться писателем, чего нельзя сказать о папе. Потому что он все свободное время сидит теперь за компьютером. Почти перестал ходить в театр с мамой и играть с Костей. Мне кажется, ему стало неинтересно со мной гулять. А даже если мы гуляли, папа все время что-то писал в телефон. «Не мешай, у меня пишется – говорил он, – иди покатайся с той горки». Я с одной стороны, его понимал, потому что и сам раньше любил писать, но, с другой стороны, чувствовал, что просто теряю своего папу! А самое главное, никто не знал, что он там пишет! Он пишет «в стол», сказала бабушка. То есть ничего никому не показывал. У него только иногда загорались глаза каким-то нездоровым, как говорила бабушка, огнем, и он бежал к своему ноутбуку.

– Пап, ты хотя бы скажи, что ты пишешь? Стихи или роман? – пыталась разведать Вера.

– Пока не скажу, – отвечал папа. И все. И закрывал файлы паролем.

– Может, он хочет сделать нам сюрприз и пишет роман про нас? – спросил я у мамы. Но мама только вздохнула и отвернулась. Ну, в общем, папина творческая реализация превратилась в настоящую проблему для всей семьи.

Так продолжалось три недели, а потом папа стал вдруг говорить, что он хочет уйти с работы и какое-то время посвятить себя творчеству. Выражение «какое-то время» очень испугало маму и бабушку: нужно же прокормить детей, то есть нас. Но папа ответил, что у нас есть необходимая сумма денег для того, чтобы попробовать. А я уже ничего не спрашивал, потому что понял, что он просто так не успокоится и не сдастся, у него же характер такой же, как у меня! И правильно сделал, потому что однажды папа взял меня с собой на встречу с настоящими писателями, наверное, из благодарности, что я не приставал к нему, как другие.

Мы пришли в большой книжный магазин. За столом в центре зала целых три самых настоящих писателя представляли свои новые книги. Они по очереди говорили, а люди – то есть их читатели или просто знакомые – сидели в зале за столиками с пирожными и книжками. Я попросил у папы пирожное и чай, и он мне купил большой кусок лимонного торта. А сам набрал книжек этих писателей, которые лежали на столах, и начал их листать.

А я съел торт и стал слушать писателей. Один очень толстый и очень лысый писатель рассказывал про то, что в его романе он написал как бы про себя, но оказывается, это он притворился, что про себя – хотел обмануть читателей. А на самом деле, он это все придумал, и назвал псевдо-авто-биография!!! Он вообще сказал, что самое главное в современной литературе – запутать читателя. А распутается ли читатель, это его личное дело.

Другой писатель, тоже толстый, но уже не лысый, а наоборот, сказал, что время обманов прошло. И читатель хочет читать про настоящие чувства и узнавать себя в героях. Поэтому он пишет про то, как он был на войне. И он даже специально для этого пошел воевать, чтобы жить настоящей жизнью, а не притворяться. И при этом он так посмотрел на лысого писателя, что было понятно, что это про него.

Тут вступил третий – он был какой-то очень умный, потому что я почти ничего не понял, что он говорил. Понял только в конце, потому что он сказал, будто? все несчастья надо делать красивыми, и вообще из несчастья получаются романы, а из счастья ничего не получается вообще. А так как счастье почти не встречается среди думающих людей (а все писатели как раз такие, и те, кто их читает, тоже), то получается, что материала очень много. И тогда первый добавил, что очень важна свобода, и если свободы не будет, то и писать он не сможет. А второй сказал, что искусство и свобода – несовместимые понятия, и творить по-настоящему человек может только в тюрьме. И тут, когда третий снова заговорил про несчастья, я понял, что нашей семье грозит именно несчастье!

Я с ужасом представил себе папу, который сидит за этим столом и рассказывает людям с пирожными про свое творчество. И что мы все сидим дома и ждем его, а он тут рассуждает про свободу и тюрьму! И мне стало просто страшно!

Тут люди из-за столов стали задавать вопросы писателям про их последние романы и спрашивать про планы, а дяденька с микрофоном подходил к каждому желающему выступить. Я понял, что мне тоже очень нужно сказать. Только я никак не мог сообразить, что. Задать вопрос про роман я не мог, я их не читал и, если честно, и не собирался. Планы мне их не интересны. Мне интересны только планы моего личного папы. И вдруг я сообразил, что мне нужно спросить. Я тихонько встал из-за стола и отошёл от папы поближе к их столу.

Папа, наверно, решил, что мне так интересно, и обрадовался, что я его наконец-то понял. И я поднял руку. Дяденька с микрофоном разулыбался и пошел ко мне. Наверно, он решил, что я чей-то из них сын. А я взял микрофон и сказал: