Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

Варя смирилась, что напрямую про двоюродную сестру ей не рассказывают. «Нечего там знать», – фыркнул как-то отец и поставил точку, будто боялся, что Варя через эти разговоры может заразиться каким-то особым Ирмо-вирусом и пуститься во все тяжкие. Портрет двоюродной сестры пришлось сшивать самой из ошметков кухонных разговоров, и получался он пиксельно-размытым, испещренным пустотами из недомолвок. Но эти же недомолвки – черные пятна от потушенных отцовских бычков – окружали в итоге образ сестры невыносимо соблазнительной таинственностью. Почему исчезла ее мать? Как сложились ее отношения с отцом – маминым братом? Что это значит, жить и ни в чем себе не отказывать? Как ведут себя девочки, выросшие в большом городе? Каково это, красить губы помадой, водить машину без прав, бросать учебу, когда вздумается, лежать под капельницей на грани жизни и смерти? Все эти вопросы любовно мучали Варю, проявляясь цветными кадрами в черно-белой киноленте скучной норильской жизни. Само собой сложилось, что Варя начала мечтать о поступлении в Питере. Мечтать навязчиво, во всех подробностях и мелочах. Ей позарез нужно было к Ирме. К своему личному антигерою. К своей рукотворной и такой обязательной подростковой влюбленности во что-то канонично отрицательное.

В очередной раз Варя сидит рядом с сестрой в темной гостиной после шумной вечеринки. По всем законам жанра она должна была давно разочароваться в Ирме. Признать ее обычным человеком. Даже хуже – заурядным. Но Ирма годами держит Варю в страшно-притягательном напряжении, как титры после фильма с открытым финалом. В зале зажгли свет, по рядам рыскает уборщица в синей униформе, но ты не можешь оторваться от экрана – все ждешь, что там мелькнет последний, все объясняющий эпизод. И так проходит вечность.

Ирма передает Варе сигарету – затянись. Варя не курит, но если предлагает Ирма – всегда соглашается. Они липнут друг к другу голыми холодными плечами – у обеих безрукавые платья. Два кубика льда, смерзшиеся в хрупкое одиночество. Ирма отпивает из стакана виски, оставляет на каемке свою ДНК вместе с коричневой помадой. «Коричневая подошва у твоих ботинок. А это мореный дуб». Варя не пьет, но если можно отпить из того места, где остался отпечаток Ирминых губ, – всегда прогибается.

В надышенной и накуренной гостиной горит только дурацкая гирлянда, которую забыли с Нового года. Мигает своим неестественно жизнерадостным нервным тиком в густую темноту. Варе хочется спросить Ирму обо всех демонах ее прошлого и настоящего, но получается только:

– Что-то меня клонит в сон, вызову такси.

Ирма сжимает Варину руку своей тонкой птичьей ручкой. На каждом пальце кольца, вместо татуировки – карта выступающих вен. Невозможно поверить, что эта красивая девушка, немногим реальнее сейчас собственной тени, еще час назад заправляла многолюдной вечеринкой и рассыпала по комнатам свой смех, как разноцветные экстази.

– Яша, напиши, как доберешься. Я волнуюсь.

Варя уже и не помнит, когда Ирма переназвала ее в Яшу. От фамилии ее что ли Яшина? Но эта выдумка – Яша – их как-то склеила, объединила в один партизанский отряд после стольких лет разлуки. Вернулось к ним что-то свое, какой-то магнитный центр, который не дает разлетаться по разным полюсам, когда начинает вращать.

Варя просыпается в сталинской однушке на Савушкина. Как добралась домой – не помнит. Помнит только, что уходила из «Тако» под закрытие, ближе к утру. Но какое утро в январе? Однообразно темно, будто живешь в черном полиэтиленовом пакете. Рассвета как такового нет, ночь сразу переходит в серую мешанину дня. И ты перестаешь ощущать течение времени. Замедляешься, впадаешь в анабиоз.

Сосед сверху противно кашляет – выплевывает легкие, а потом смачно завершает: «Фу, бляха». Варя направляет в потолок воображаемое ружье и стреляет.

Был бы понедельник, уже бы сидела в спичечном коробке офиса, пялилась в экран ноутбука, клепала рекламные тексты, такие же настоящие, как брачные клятвы молодоженов. Раньше думала, маркетолог – вполне себе профессия. Оказалось, реальные профессии по пальцам можно пересчитать. Дворник, врач, пожарный, школьный учитель… Остальное такое наебалово, что страшно представить. Варя бы первая дезертировала, вот только за съемную платить надо, на свою-то она если и наскребет с такой зарплатой, то уже в следующей жизни.

Это хорошо, что не понедельник, а только воскресенье. От паленых “Лонг-Айлендов” еще штормит, подкашивает. Варя вообще-то не пьет: только в компании Ирмы и ее регулярно новых друзей, там не пить просто невозможно. Но именно после этих посиделок ее неизменно тянет в «Тако», где уже бесполезно сопротивляться: плотину пробивает и мощный грязевой поток несет ее черт знает куда, чтобы утром выкинуть в похмелье.

Варя поднимает себя с кровати обещанием, что это был самый последний ее «Тако». Через двадцать минут звонок в дверь – доставка. Жирнющий двухэтажный бигмак с картошечкой фри. Мозг отторгает, а слюнки так и текут, смягчают приговор разума. Варя сидит на кухоньке, габариты которой противопоказаны людям с клаустрофобией. Два шага вправо, два – вперед. Не кухня, а тренировочный центр для подводников и космонавтов. Но Варе нравятся тесные помещения – подпирают мысли, не дают расплескаться и разрастись в стороны. Сидит за столом голая. Специально мерзнет, чтобы быстрее протрезветь. Во рту неповторимо гадкий и прекрасный вкус бифштекса из говядины, лука и маринованных огурчиков. Запивает все вчерашним ледяным чифиром. Так вкусно, что нет терпения пережевывать, глотает кусками. На экране крутится видео с милыми щенками. Менеджер по персоналу в их компании шлет такие в общий чат каждый день. Надеется сплотить коллектив через мемасики. Варя настойчиво стоит особняком, но для поднятия настроения – смотрит. Настроение удивительным образом и правда поднимается.

Вчерашний выход из берегов кажется теперь нелепым и чересчур раздутым. Варя улыбается. В животе царская сытость, голову почти отпустило: так, позвякивает еще немного в затылке, но виски больше не сдавливает, жить можно. Для полного счастья не хватает только горячей ванны, чтобы согреться в ней не на пару часов, не на следующую неделю, а сразу оптом – навсегда.

Варя встает с этой обнадеживающей мыслью, делает шаг и врастает в линолеум. По внутренней стороне бедра что-то торопливо проскальзывает вниз. Смотрит – кровь, густая, багровая, правильная. А тогда, семь лет назад, кровь была неправильная, бледная.

Поснимались час, Варя домой засобиралась, но Глеб опередил – за минуту организовал стол с вином и заморским сыром «Дорблю», в те времена еще несанкционным. Варя поискала в своем словарном запасе такие фразы, которыми можно было бы отказаться от «Варвара, ну это как-то несерьезно! Уж за встречу один глоточек – всегда можно». Побоялась обидеть. И ведь даже не Глеба, а Ирму, которая эту съемку организовала по-дружбе, то есть бесплатно.