Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

Ирма опрокидывала в себя, как в красочную галлюцинацию. У нее на Рубинштейна стояла какая-то хитрая ловушка времени: то замедляла, то ускоряла, то пускала минуты по второму кругу. Варя с первых пар начинала скучать по Ирминому дому, по его волшебному разряженному воздуху. Там все как будто было немного не взаправду. С потолка шатром накрывала сонливая нерасторопность. И Ирма была ей под стать. Ходила всегда в шелковых платьях на бретельках: не то ночная сорочка, не то вечерний наряд. Ноги босые, плечи голые, остриженные перед клиникой волосы торчат в разные стороны, в руке какой-нибудь фреш. Неважно, который час, Ирма всегда «встала пять минут назад». Варя переступала порог и бесследно пропадала в безлимитных рассказах сестры о других странах, других людях, другой пище, и ничего – о себе. Ничего о том, как она связалась с наркотиками, ничего о передозе, ничего о клинике, ломках и группах поддержки. Голодно-сливовые синяки под глазами и сорок килограмм веса. Вот и все улики недавнего преступления.

– Мне так не по себе в этой хоромине. Яша, оставайся, поспим вместе. Что тебе делать в общаге? Ты сама говорила, там душевые забиты рыжими лобковыми волосами соседки! Если там что-то и процветает, то только хламидии.

Варя покорялась. Становилась гнездом, в которое легко помещалась Ирма в комбинезоне своей прозрачной кожи. Ребра выплескивались из сестры штормовыми волнами. Ключицы походили на выпуклые поручни в автобусе, за которые можно запросто ухватиться. Тазобедренные косточки торчали напоказ. Но все это не пугало. Ирма могла сколько угодно и как угодно умирать, только было внутри нее что-то такое, какой-то гарантийный талон с неисчерпаемым сроком годности.

– У меня столько жизней, сколько захочу, – хвастала она Варе не то с гордостью, не то с раздражением. – Вот тебе, слушай. Отец заблочил мне тут недавно карты. Мол, это меня воспитает. Устроил несанкционированный детокс головного мозга. Хотел, чтобы я под него прогнулась. Извините, хуй сосите. У него кроме бабок на меня ничего и нет так-то. А я когда еще в Швейцарии была, на меня одна врачиха запала, почти главная там у них. Алисия. Имя красивое, сама тоже ничего, хотя ей за сорок уже. Но в Европе женщины умеют за собой ухаживать, особенно богатые. Я уж не знаю, что она во мне такого открыла. Может, дочь у нее была на меня похожа? Понимаешь, Яша, женщины без какой-нибудь ебучей драмы не влюбляются. Всегда нужна предыстория, внутренний конфликт. Но не суть. Пока я ее пациенткой была, она только глазами штырила. А спустя месяц такими электронками завалила, я охренела. Хотела уже в бан ее, как тут отец со своим фокусом. До меня не сразу дошло, что делать. Даже на измену села, дура. Упала с небес на скалы. А потом – озарение. Пишу, Алисия, алмаз моей души, я тоже от вас без ума, кстати, вот номер счета. В тот же день перевела сколько просила. Нормальная тетка оказалась. Короче, нагнули мы моего папочку. Не вышло воспитания. Раньше надо было воспитывать, когда мама еще была жива.

На маме разговор всегда сворачивался, как прокисшее молоко. Ирма улыбалась спазмом, будто кто-то пускал по ее губам из проволоки ток. Потом смотрела на часы: «Пора спать». Засыпала быстро: в сорока килограммах энергия кончалась на раз. А Варя долго не спала. Все представляла себе эту заморскую Алисию и то, как она «штырит» взглядом Ирму, шествуя по коридору своих владений. Настоящая ли? Может, выдумка? Но Ирме незачем было выдумывать, она на Варю впечатления произвести не старалась. Резона никакого. Вот на звезд каких-то заезжих да – бывало дело. Извивалась, словно провод под напряжением в луже. Варя же ей никаких выгод не сулила, Ирма с ней оттого по-честному и общалась.

Темнота откусывает от спальни большими кусками, съедает все, кроме лица сестры с пересохшими губами. Разве было такое время, когда они засыпали в разных часовых поясах? Нет, Ирма всегда была рядом в виде шепота, доносящегося с кухни. А чем была Варя? Отрывками телефонных разговоров? Знакомым именем на почтовых открытках? Скучной обязаловкой по выбору подарка: «Вот деньги, придумай, что отправить Варе, ей скоро десять». А может быть, набившим оскомину примером: «С Варей таких проблем бы не было!» или «Наташа говорит, у Вари большие успехи в английском, ты бы тоже подтянулась!».

Стыдно было Варе Ирму о таком спрашивать. Ковыряться в детстве, как будто это важно. Как будто нужно подтверждение, что их не случайно столкнуло, потому что одна выехала на встречку против правил. Нет, мол, не так все было. Давно и намеренно их друг к другу вело. Нужно было Варе это глупое ощущение предначертанности, иначе все их сестринское превращалось в карточный домик: подует ветер – и конец. А Варя не хотела терять ничего из того, что касалось Ирмы. Ирма была все равно что химозный усилитель вкуса, без нее обычная жизнь уже не елась, да не жевалась даже.

По понедельникам в метро люди злее, чем обычно. В самую душу прожектором слепят воспоминания о домашнем комфорте, зомби-телеке и прочих привилегиях выходного дня. Под конец начинает даже казаться, что нет никакой системы пять на два, что, если вот прямо сейчас остановиться, еще будет шанс вернуть себе свою же жизнь. Прислушаться к себе настоящему и вдруг понять, как оно должно быть на самом деле. Но приходит понедельник и перерубает. Отключает от сети потенциальных возможностей. Втыкает вилку обратно в розетку условного «нормально». Никто и не сопротивляется, только желчи в начале недели выделяется в два раза больше.

Варя стоит всегда лицом к дверям «не прислоняться», спиной – к людям. В ушах – музыка. Вагон поругивается железной бранью, но летит. Сбрасывает людей на станциях, как карты. Тут же набирает новые. Где-то мухлюет. Где-то просчитывается.

Варя старается не думать, как сильно она отклонилась от заданного курса. Семь лет назад приехала в Питер, чтобы стать устным переводчиком. Иностранные языки давались Варе без уговоров. Школьницей она схватила английский с первого урока, еще за пару лет – проглотила полностью. Учительница – седовласая Мария Львовна – в старших классах взяла Варю под свое покровительство. Отшлифовала английский, залила фундамент под немецкий и французский. Больше не смогла – ушла по желанию нового директора, омолаживающего коллектив. Но Варе и этого хватило за глаза, чтобы поступить на бюджет. Отчаяннее всего радовалась мать и не переставая просила дочь сказать что угодно на звучащем перспективами заморском языке. В семье Яшиных верили в магически-пробивную силу английского. Не язык, а ключик ко всем дверям. Варя, пока сидела в снежной изоляции Норильска, тоже верила. А потом оказалось, что она не одна такая верующая. Первокурсников в СПбГУ в тот год набралось больше трех тысяч. И все чирикают на чужих языках, как в Норильске умела только Варя. А кто-то и того круче – уже побывал за границей и привез настоящий акцент, такой, что Варино произношение в сравнении – ширпотреб.