Лариса Порхун - Женский клуб [калибрятина]

Что ж, продолжаем… Какой ещё была Светка? Педантичной и сдержанной, весёлой и практичной, скрытной и очень отзывчивой. Светка могла быть разной. От чего этого зависело? От многого, пожалуй. От текущего положения дел, от настроения, от степени заинтересованности и вовлечённости, ну и от состояния, конечно. Причём как раз состояние здоровья, я имею в виду в последнюю очередь. Ведь, как уже упоминалось, почти всегда, когда мы встречались не на работе, без алкоголя не обходилось. Хотя, впрочем, и на работе, время от времени, тоже. Надо сказать, это очень сближало. Могу утверждать, как человек в этом отношении весьма опытный, что совместное распитие всевозможных напитков, различных по своей категориальной принадлежности и содержанию этанола, обладает замечательными объединяющими и компенсаторными функциями. Мало что может сравниться с этим по своей эффективности, быстроте реакциии выдающимся цементирующим характеристикам. Правда, реакции эти весьма скоротечны, ну так и собирались мы не так уж и редко. Именно этим я объясняю наше со Светкой взаимное приятие. Да и с другими девчонками тоже. Хотя утверждать это наверняка, разумеется, я могу только относительно себя. Вполне возможно, что моими подругами двигали чувства более высокого порядка. Не скажу даже, что мне так уж хотелось бы на это надеяться. Вовсе нет. Скорее, мне было всё равно. Это характеризует меня, возможно, ни как самого лучшего друга, да и человека вообще, но так было. Мне просто нравилось проводить с ними время от времени несколько часов, не слишком часто, но и не так, чтобы редко. Не спеша, с удовольствием, предлагая и поддерживая тосты, выпивать и закусывать, со значительным видом рассуждая о текущих делах, и о том, как всё было бы замечательно, если бы судьба не сталкивала меня то и дело с клиническими идиотами. Так что, следует ещё раз заметить, что я ждала наших встреч, у меня заметно поднималось настроение ещё на этапе их планирования. А иногда на лекции, обводя студентов благожелательным взором, я внутренне замирала в радостном предвкушении, отмечая автоматически, что через каких-то часа полтора, мы со Светкой выйдем с работы на улицу, вздохнём полной грудью и, перебивая друг друга, будем решать, куда направимся и что купим по дороге. Я, как всегда, буду голосовать за кафе. Светка, наморщив курносый нос и скривив губы, что нисколько, впрочем, не омрачит её такого же лучезарного настроения, как и у меня, с фальшивой презрительностью протянет:

– Тоже мне богачка нашлась! – и, заметив мой насмешливый взгляд, красноречиво намекающий на её чрезмерную, скажем, э-э расчётливость, которую она категорически у себя не признавала и старалась всячески замаскировать, добавит:

– Алиса, милая моя, мы живём в национальной республике, – Светка здесь, возможно, показушно и устало вздохнёт с видом человека, вынужденного регулярно общаться с недалёкими, вроде меня, людьми, – Ты совсем недавно приехала, и до конца этого ещё не осознала, понимаешь? – в голосе её проскальзывают уже совсем неподдельные менторские нотки и сейчас очень легко представить её за кафедрой или у доски, – Здесь женщины сами по себе, без сопровождения не ходят по ресторанам или кафешкам, а тех, кто так поступает, считают проститутками, ясно?

Я улыбаюсь, и киваю головой, уж куда ясней… Светка вздыхает и отводит глаза, и я без всяких слов и подсказок, буквально всей кожей ощущаю, как бы она хотела, чтобы на моём месте сейчас оказался какой-нибудь представительный мужчина, и… сопроводил её уже куда-нибудь что ли…Я тоже вздыхаю, но немного по другой причине. Я хорошо понимаю Светкины чувства, её тоску «по сильному плечу», но не разделяю их. Только недавно начиная выздоравливать душевно и физически от своего замужества, стряхнув, наконец, пятилетний железнодорожный морок с ним связанный, я вовсе не стремилась тут же вступать в новые отношения. А вздыхаю я от безысходности и жалости к Светке: нечасто можно встретить женщину, которая настолько бы жаждала любви, насколько боялась её и отталкивала… Но показывать этого нельзя, поэтому я снова бодро киваю:

– Окей! Значит, опять идём к дяде Коле… Дядя Коля был каким-то дальним родственником Светкиного отца: одиноким, престарелым, вяло пьющим уже в силу своего возраста и умеренно сумасшедшим. Он подходил нам, потому что был очень удобным: тихим, улыбчивым и не задающим никаких вопросов. И ещё он ничему никогда не удивлялся. Как будто было в порядке вещей, что несколько раз в месяц к нему приходят в гости две молодые женщины, непринуждённо располагаются в его пятиметровой кухне, выставляя на стол кульки и бутылки и сидят допоздна. Открывая нам дверь, он только кивал головой, улыбался и приговаривал: «А вот и девчата мои пришли…». Тогда это очень подкупало, хотя, возможно, должно было бы настораживать. Но поскольку идти нам кроме как по домам больше было некуда, а домой совсем не хотелось, потому что там были родители, и потому что очень тянуло посидеть, и снять на время маски, и перестать играть какие-то роли, и хоть на некоторое время стать самими собой, то эта убого обставленная, холостяцкая однокомнатная квартирка с характерным, не выветриваемым запахом бедности, старости и постепенного, но неумолимого увядания, сквозившего во всём, что там находилось, включая стены, оклеенные ещё при почившем в бозе государственном строе, а ныне совершенно выцветшими бумажными обоями, потолок с грубой синей побелкой, с забившейся в его неровностях пылью, закопчённую, пластмассовую люстру на кухне, и самого дядю Колю, – на тот момент, как нельзя лучше нам подходила. После того, как дядя Коля выпивал полстакана вина или рюмочку чего покрепче, он брал чашку, заваренного Светкой чаю, накладывал в блюдце, принесённые ему пряники или печенье, и уходил в комнату смотреть телевизор. Эта дяди Колина деликатность весьма высоко нами ценилась. Через полчаса он засыпал в продавленном кресле и открывал глаза только во время рекламных блоков. С радостным недоумением вглядывался в экран, улыбаясь и кивая маленькой и лысой, шишковатой головой. Светка часам к девяти укладывала его в солдатскую с железной сеткой кровать, выключала телевизор, и под хриплый, уютный шепоток дяди Коли: «Ложились бы вы спать, девчата, поздно уж», прикрывала дверь. Как бы мы не засиживались, и как бы не торопились, обязательно перед этим мыли толстенные рюмки из голубоватого стекла, с пузырьками воздуха у основания, убирали оставшиеся продукты в старый, битый коррозией, тумбочкообразный холодильник «Саратов», тщательно заворачивали в целлофан и туда же ставили все принесённые хлебобулочные изделия, (у дяди Коли случались тараканьи набеги), а в самом конце, перед уходом, протирали клеёнку, ромашки на которой в центре столешницы постепенно, под действием тряпки и времени, исчезали, а по бокам, подворачивающимся воланом свешивающимся вниз, всё ещё цвели буйным желтоглазым цветом на весёлом голубоватом поле.