Елена Попова - Восхождение Зенты

Угорацкий, весь в грязи, поднялся. Мать с гордостью смотрела на сына. Если бы Петька Корчага, который колол в деревне свиней, по пьянке не сломал себе руку, а дед Кушкарик был помоложе и посильней, она ни за что не попросила б сына заколоть свинью. Но Петька Корчага, опять пьяный, вторую неделю ходил в гипсе, а дед Кушкарик стал уже совсем слаб. Гигантская же раскормленная свинья прихрамывала на одну ногу, и кто знает, чем бы все это кончилось. Угорацкий должен был выполнить свой сыновний долг.

— Пойду пройдусь, — ватным голосом сказал Угорацкий и пошел в конец огорода.

Обойдя изгородь, вышел в поле.

Пусто было на поле. Пусто, серо и глухо. Моросил дождь, и над головой все наворачивало и наворачивало новые, тяжелые, водянистые тучи.

— Задница, — сказал Угорацкий негромко. И с каким-то сладостным удовлетворением повторил: — Задница…

— Задница! — закричал он что есть силы, и его голос вяло поглотили поле, опустошенная осенняя земля и полное влаги, темное небо.

— Задница! — кричал Угорацкий и, не дожидаясь застрявшего в соседнем чахлом леске эха, все кричал опять и опять: — Задница! Задница! Задница!

Душу его отпускало. О, Господи!

Вдали, на дороге, Угорацкий увидел застрявшую машину и пошел к ней.

Такси, на котором везла Зенту Нина Лапсердак, сошло с главной магистрали и долго блуждало по каким-то мокрым, заплаканным деревенькам, снова возвращаясь на одно и то же место. Время от времени Нина Лапсердак просила остановить машину, открывала дверцу и спрашивала у проходящих жителей, как проехать к нужной деревне. Шофер добросовестно ехал в указанном направлении, но совершенно непонятно каким образом опять оказывался на прежнем месте. Он все больше мрачнел, а на его свитере из собачьей шерсти дыбом вставали ворсинки, как на впадающей в ярость собаке. Моросящий дождь сгущался и переходил уже в основательный, хоть и унылый, достаточно сильный осенний дождь. Посреди бескрайнего пустого поля в забитой старой грязью луже машина застряла.

— Надо толкать, — угрюмо сказал шофер.

Устроив Зенту на сиденьи так, чтобы от толчка она не повалилась на пол, Нина Лапсердак с Ирой У. выбрались из машины. Шофер глянул на двух женщин с презрением, но показал, как надо толкать, а сам сел за руль. Машина взревела, в лицо Нине Лапсердак и Ире У. полетела грязь.

— Надо кого-нибудь позвать… — сказала Нина Лапсердак, как бы извиняясь за свою с Ирой У. физическую несостоятельность, когда шофер, мертвея ненавидящим их лицом, опять вышел из машины.

Шофер молча встал на обочине и уставился куда-то вперед довольно бессмысленным взглядом. Впрочем, скоро в его глазах появился смысл — навстречу по полю к ним шел мужик в ватнике и ватных брюках, замызганных до такой степени, как будто он только что валялся в грязи. С ужасом Нина Лапсердак заметила, что к грязи на его ватнике примешиваются пятна крови.

— Что, подмочь? — спросил он довольно добродушно. У него было широкое, как бы присыпанное мукой лицо, поверху еще облепленное грязью. Вежливо оттеснив женщин, он уперся плечом в машину.

Огромная голова свиньи с выражением меланхоличным, кротким и даже каким-то мечтательным плавала в луже крови в большом тазу. Дед Кушкарик с удовольствием пил уже второй стакан водки и закусывал свежезажаренной печенью. В кухне стоял сладкий дух убоины. Угорацкий, уже переодетый, поглядывал на часы и ждал машину. Он тоже принял сто грамм и чувствовал себя довольно-таки уютно, но лицо его было замкнуто, собранно и непроницаемо. В такие моменты мать побаивалась его и начинала даже называть на “вы”.

Старику было много лет. Он был стариком уже тогда, когда к нему приводили маленькую жену Угорацкого, чтобы свести с ее ладони чудовищную бородавку.

Вечером того далекого дня тогда еще живая покойная прабабка нашла на огороде старую косточку и, взяв маленькую жену Угорацкого за руку, отвела ее в поле. Там она вырыла ямку, положила в нее кость, присыпала землей и щепкой обвела круг.

— Как этой косточке не оживать, так бородавке у моего дитятка не бывать! — сказала она угрожающе, громко и убежденно.

Маленькая жена Угорацкого испугалась и заплакала. Прабабка вернулась с ней в хату, пальцем сняла в углу паутину, скатала из нее шарик и подожгла. Слипшейся черной массой она намазала бородавку маленькой жене Угорацкого, а сверху плюнула.

Так научил ее Старик.

Косточка в поле не ожила.

Исчезла бородавка, как будто ее и не было.

Умерла прабабка, и могилу ее забыли, потому что и бабка умерла, и мать, которые про ту могилу знали.

Но Старик остался каким был. Только стал еще худее, костлявее, а белые волосы еще реже.

Потом он стал злым. Когда Зенту не то ввели, не то внесли в избу, Старик даже не подошел к ней близко, а только издали посмотрел на нее, втянул ноздрями воздух, принюхался, как это делают звери, и закричал:

— Уходите! Что ж чужую привезли? Не буду лечить чужую!

— Да что же это? — взмолилась Нина Лапсердак. — Как же это? Мы к вам еле добрались!

Но Старик все стоял на своем, все злобствовал и кричал, что не будет лечить чужую.

Тогда Ира У. вынула из ушей маленькие золотые сережечки с сияющими бриллиантиками, те, которые когда-то подарил ей муж на свадьбу, и протянула их Старику. Тускло светило золото, и бриллиантики на нем сверкали, как искры. В глазах Старика появился детский живой блеск, он взял сережки и приказал оставить его один на один с Зентой.

Потом Ира У. и Нина Лапсердак, умирая от страха и холода, еще долго стояли на выстуженной веранде, прислушиваясь к крикам и проклятиям Старика, к скрипу половиц под его ногами. Наконец Старик вышел.

— Забирайте, — сказал Старик. — Дело сделано. Завтра будет здорова.

Уже когда они подъезжали к Городу, Зента подняла голову с колен Иры У. и огляделась. По лестницам “Благой вести” она поднялась сама, прошла в свой кабинет и тут же вызвала Нину Лапсердак. В осмысленных глазах Зенты Нина Лапсердак отчетливо увидела вернувшуюся дистанцию и предупредительно наклонила голову.

— Приготовьтесь к приему посетителей, — сказала Зента.

Было девять часов утра.

Было девять часов утра, когда Ире У. принесли почту. Почты было так много, как будто отовсюду одновременно к ним отправились все подписанные указы, проекты и постановления. Комнатка Иры У. была настолько забита, что, чтобы выйти, ей надо было становиться боком, втягивать живот и еще приподниматься на цыпочки, чтобы грудью не свалить верхние бумаги.

Иногда, по старой привычке, Ира У. машинально проводила пальцем по мочке своего маленького уха, но вместо такого знакомого ощущения твердого металла она нащупывала лишь маленькую впадинку.

II

Зента плохо помнила историю своей странной болезни. Подробности она бы могла узнать только от Нины Лапсердак и Иры У., но между ней и ними пролегала та самая дистанция, держать которую призывал ее г-н Шульц.