Елена Попова - Восхождение Зенты

Наконец Саша Иванов пришел к братской могиле в Центральном парке, в самом центре Города, и рядом стал рыть себе могилу. Но земля, в которой лежали его ровесники-герои, была очень твердой и не хотела принимать Сашу Иванова. Саша долго с ней сражался. И наконец, беспомощный, он сел рядом и залился бессильными старческими слезами… Говорили, что, когда его слеза упала на камень памятника, камень раскололся и земля приняла в себя Сашу Иванова. Это случилось поздним вечером, почти ночью, когда облако закрыло луну и стало совсем темно. Так это было или не так — никто не знает. Но больше его не видели.

IV

Еще долгое время после смерти г-на Шульца Зента могла зрительно представить себе его облик. Она могла, как живого, увидеть его в кабинете в Центральном управлении “Благой вести”, на прогулке — на длинной, усыпанной мелким гравием дорожке, ведущей от здания по парку к реке. Она могла до малейших деталей вспомнить их последнюю встречу в кафе “Голубой парус”, на которой, несмотря на всю свою материальную убедительность, г-н Шульц присутствовал скорее духовно, чем телесно.

Время от времени Зента дисциплинировала свою память, тренировала, очищая такие дорогие для нее воспоминания от позднейших наслоений, наводя в них порядок и первоначальный свежий блеск, как будто делала уборку.

Но однажды она почувствовала, что образ г-на Шульца от нее ускользает. Вроде она и помнила его, как прежде, но в то же время ясно осознавала, что это не так. Контуры его фигуры, его лица, его черт как бы размывались, сливаясь с фоном, и весь он становился все неопределеннее, все тоньше, все прозрачней, а его образ и суть превращались в некий символ, в некий иероглиф. И если бы кто-нибудь случайно смог проникнуть в Зентины мысли, он вряд ли узнал бы в этом символе и иероглифе г-на Шульца.

Был момент, когда Зента вспомнила про Сашу Иванова, что, может быть, он, проведший свою долгую жизнь в подобного рода размышлениях, сумел бы помочь ей что-то понять и куда-то продвинуться… Но Саши Иванова тоже уже не было на этом свете, он исчез поздним вечером, почти ночью, в Центральном парке у братской могилы, когда облако закрыло луну.

Зента потянулась к преемнику г-на Шульца, благообразному человеку с очень длинной фамилией, кончавшейся на “ух”. Она несколько раз ему звонила и один раз даже летала на личную встречу, но преемник г-на Шульца, в отличие от г-на Шульца, оказался достаточно обыкновенным, сухим и педантичным чиновником. Он не понял Зенту, проявил только формальный интерес к ее здоровью и предложил отпуск за свой счет.

Возвращаясь с этой встречи, Зента подумала, что прошлое не всегда плохо, а будущее хорошо. И прогресс — очень относительное понятие. А плохое и хорошее, прогресс и регресс рассыпаны по времени и пространству в самой странной и непредсказуемой пропорции.

Зента смотрела в окно самолета на облака внизу, в просветах уже мелькала знакомая болотистая земля, страна, жить в которой благословил ее г-н Шульц.

Она закрыла глаза и стала пристально всматриваться в темноту… Она лежала так, как ей показалось, очень долго. Без мыслей, без видений… Бесконечно долго… Если бы ей сказали, что это продолжалось всего несколько секунд, она была бы очень удивлена. Вдруг она увидела некий сгусток, некую расплывшуюся точку, которая быстро приближалась откуда-то из бездны, все больше оформляясь и приобретая очертания такого близкого и родного ей иероглифа…

“Тогда мать посмотрела в ухо Кришне и увидела там всю Вселенную и саму себя вместе с ним…” — прошептала Зента.

— Мадам, пристегните ремень, — стюардесса тронула ее за плечо.

Иващенко позвонил глубокой ночью. Зента засиделась за своим столом и уже собиралась ложиться спать. Его голос звучал приглушенно, но она сразу его узнала.

— Кажется, вы хотели со мной встретиться? — сказал Иващенко.

— Это вы хотели со мной встретиться. Я просто не была против.

— Тоже неплохо. Собирайтесь.

— Куда?

— Там увидите. На углу вас ждет машина.

— Синяя?

— Если в темноте вы разберете цвет, — Иващенко усмехнулся.

— Хорошо, — сказала Зента.

— Молодец. Не надо со мной кокетничать.

Зента даже не переоделась, а пошла вниз как была — в брюках и свитере.

На улице горел только один фонарь (сколько можно просить!), на углу в стороне темнела машина. Свет в ней был погашен. Дверца открылась ей навстречу.

— К Головне? — спросил голос.

— Да.

— Садитесь вперед.

Зента села на переднее сиденье рядом с шофером. Позади нее сидели двое. Зента слышала их громкое, тяжелое дыхание. Все молчали.

С фасада это было внушительное, ярко освещенное заведение — не то ночной клуб, не то казино, не то ресторан. У входа стояли огромный надувной Микки Маус и негр в красной ливрее с довольно глупой улыбкой. Зенту подвезли к черному ходу с обратной стороны, подвели к дверям и уехали. У входа, на вахте сидели два лилипута и ели рыбу. Рыба жутко воняла.

— Наверх! — простуженно скрипнул один из лилипутов. — Наверх идите, на третий этаж. Дверь прямо.

Зента пошла наверх по затертому ковру. На третьем этаже перед огромной массивной дверью она остановилась. Было тихо. Из-за двери доносилась музыка. Зента постучала.

— Входите, входите! Вы видите — не заперто! — раздался голос.

В большой, полупустой и неуютной комнате Иващенко, один, гонял по бильярдному столу шары. В углу валялся какой-то инвентарь, на небольшом круглом столике стояли бутылка шампанского, два бокала и огромная коробка конфет.

— Присаживайтесь! — сказал Иващенко, прицеливаясь к одному из шаров. — Сейчас я присоединюсь.

Зента села в небольшое кресло.

— Если вам не нравится, можете выключить.

— Вы любите Шопена?

— Да. А вы?

— Я тоже.

Иващенко подошел к столику, откупорил шампанское и налил Зенте. Из-под столика он вытащил початую бутылку водки и налил себе полный бокал.

— Надо расслабиться. Вы бы знали, как я устал!

— Вы подружились с Никодимовым? — спросила Зента.

— Я всегда с ним дружил. Я дружу или с тем, кто мне нравится, или с тем, кто мне выгоден.

— Он вам нравится?

— Он мне выгоден.

— Я тоже вам выгодна?

— А вы мне нравитесь.

Иващенко допил водку и вернулся к бильярдному столу.

— Я — карьерист, май лав! Я из тех, кто всегда карабкается наверх, независимо от того, кто там, наверху, и что там, наверху. Просто потому, что мне нравится быть наверху.

— Это откровенно.

— Зачем мне от вас что-то скрывать? — Иващенко ударил кием по одному из шаров, и два шара закатились в лузу. Он был доволен. — А вы нет? Вы делаете что-то из возвышенных соображений? Май лав! Что вы можете сами по себе? Почти ничего. Вокруг вас тоже все схвачено. Вы думаете, к вам можно заявиться просто так, с улицы?