Валерий Юабов - Долгая дорога

«Эх, худоё, порвардогор!» – громко вздыхает мама. Отец молчит, но лицо его кажется окаменевшим, а руки упираются в колени, как при приступе астмы… Я нервничаю. Напряжение родителей передается и мне. Снова «линия занята»… Я злюсь и кричу в ответ: try again – попытайтесь опять! Ведь телефонистка обязана набирать номер три раз, я уже знаю правила… И вот, наконец, долгожданное: «Алло, Ташкент слушает»… «Hello, America on line», – сообщает в ответ наша телефонистка. Сердце мое замирает: теперь я передан ташкентской мучительнице…

После первых же «сеансов связи» я почувствовал полную свою зависимость от телефонистки, этого невидимого, но могущественного существа. Дозвонишься ты или не дозвонишься, во многом зависит от её характера и настроения. Если дежурит злая, от нее почти всегда услышишь резкое, короткое: «Занято. Перезвоните»… И тут же – клик! Связь прервана… Но если и соединит, подожди радоваться: очень часто слышно так плохо, будто говоришь не с Ташкентом, а с Марсом или с Луной. Как ни прижимаешь трубку к уху, ни слова не разобрать.

В Советском Союзе отвратительная слышимость была даже на внутренних, междугородних линиях. По этому поводу ходило в народе много анекдотов. Вот один из них. Американец с переводчиком идут по коридору какого-то советского учреждения. Слышат, как в одной из комнат кто-то вопит: «Харьков, Харьков! Вы меня слышите? Харьков!» Американец спрашивает: «Что это он так кричит? Зачем?» – «Он с Харьковом разговаривает», – отвечает переводчик. «А что, у вас нет телефонов?»

Но иногда происходили чудеса. Когда на другом конце провода дежурила милая, отзывчивая телефонистка, связь порой каким-то волшебным образом улучшалась.

У Владимира Высоцкого есть замечательная песня «07» о том, как он дозванивается из Москвы в Париж своей любимой и умоляет телефонистку побыстрее соединить его. Есть в этой песне такие слова: «Стала телефонистка мадонной»…

Вероятно, телефонистки становились мадоннами для многих десятков тысяч людей, в том числе и для меня. Телефонистка-мадонна и откажет тебе по-другому: «линия занята… Не отходите, попробую еще раз». И соединит достаточно быстро. И сумеет совершить главное чудо: слышно так, будто собеседник в соседней комнате.

Вот такое чудо произошло и на этот раз. Называю номер и слышу не комариный писк в далеком космосе, а сильные, звучные гудки. Переведя дыхание, поднимаю большой палец. Отец вскакивает, мама хватается руками за щеки… А в трубке уже раздается протяжное «А-а-л-ё-ё»… Бабушка Лиза! Её голос. Её, и все же другой: он стал тише, мягче, исчезли повелительные нотки…

– Бабушка, здравствуйте!

– ВалерИК?!!

О-о, это уже прежняя бабушка! Сколько энергии! Звук такой, что отстраняю трубку от уха. и, заполняя всю нашу нью-йоркскую квартиру, счастливый бабушкин голос произносит благословения любимому внуку. Они еще звучат, а отец уже выхватывает у меня трубку.

– Она! Ма, Амнун! – Отец непременно сообщает, что это он, Амнун… От волнения, наверно. И по этой же причине кричит в трубку. И лицо у него…

– Нагзи? – Отец всегда теперь говорит с родителями на бухари. Трубку, вероятно, взял дед Ёсхаим, потому что отец кричит ещё громче – ведь дед слышит плохо.

Но вот в трубке голос дяди Миши: «Берегите друг друга!» За ним – тетя Тамара. До меня донеслось её неизменное: «Одевайтесь потеплее!» Я представляю себе, сколько народу сейчас собралось на Коротком Проезде, как все они стоят возле телефона, переминаясь от нетерпения, вытягивая шеи, чтобы что-нибудь услышать. Долго не поговоришь, это дорого. Да и не скажешь ничего важного, вдруг подслушивают? Но хотя бы услышать голоса…

«Почему учителем должна быть разлука?» – спрашиваю я себя каждый раз, когда заканчивается очередной разговор, глядя на взволнованные лица родителей.

Уже вечер. На столе лежат недописанные письма, но все проголодались, и мама идет на кухню греть обед. За ней и Эммка – накрывать на стол. Отец, взволнованный разговорами, ходит взад-вперед по гостиной, а я торопливо дописываю письмо Юрке.

В отличие от родителей, нам с Эммкой почти не с кем переписываться. Взрослым родственникам мы только приписываем в конце строчку-другую. У Эммкиной подруги Вики отец военный, ей переписка запрещена. Ни мои чирчикские друзья, ни Ридван почему-то не отвечают. То ли тоже боятся, то ли письма не доходят… Единственный мой постоянный корреспондент – это Юрка. Рассказываю ему обо всем, что мне кажется интересным. Кроме того, мы с ним условились перед отъездом об одной фразе, имеющей тайный смысл. Ведь не напишешь же в Ташкент: «приезжай, здесь прекрасно! Здесь стоит начать новую жизнь». И мы придумали кое-что другое…

Каждый из наших предков, обосновываясь на новом месте, сажал в своем дворе урючину. Другие деревья и кустарники тоже, но уж урючину – непременно. Сделал это – уж не знаю, где именно, – наш прадед, переселившийся из Ирана в Туркестан. Сделал это дед Ёсхаим в Ташкенте. Мы с Юркой всегда любили это дерево в Старом Дворе. И уж не помню как и когда, но каким-то образом почувствовали: наша урючина – это больше, чем дерево. Вероятно, и для наших предков она была чем-то вроде символа рода. Символа связи с землей, на которой они решили укорениться…

Мы покинули страну, чтобы пустить корни на новой земле, как когда-то сделал мой прадед. Это свершилось. Хотя нам нелегко, но урючина американских Юабовых уже как бы посажена.

«Валера, вспоминаешь ли ты об урючине?» – спросил меня в последнем письме Юрка. И вот я отвечаю ему: «Об урючине не забыл. Мы посадили новую. Должна прижиться. Надеемся, весной зацветет».

– Как, ты не слышал о «Юра Хип»? О знаменитой рок-группе?

– Нет… Она американская?

– Английская…

Мой собеседник пожал плечами:

– Сожалею, но…

– Неужели «Июльское утро» не слышал?

– О-о, – тут он оживился. – Эту песню помню! Говоришь, английская? Теперь буду знать.

Мы сидели с ним вдвоем в аудитории, первыми пришли на занятия. Оба первокурсники, оба в джинсах, в майках. Только Джону, в отличие от меня восемнадцатилетнего, около сорока. Я этому не очень и удивлялся – Америка… Но вот то, что Джон, да и большинство парней, с которыми я уже успел познакомиться, почти совсем не знали о существовании знаменитых европейских рок-групп, меня просто поражало! Ну, иногда немного об английских. Но даже о таких прославленных, как «Абба», «Смоки», «Бони М» – ничегошеньки! И ведь не потому, что равнодушны к року. Наоборот, фаны. В Америке же рок процветает, на моем курсе его поклонников предостаточно, как и поклонников Элвиса Пресли. Совсем недавно со скорбью отмечали первую годовщину его смерти, голос Пресли звучал повсюду. Так в чем же дело, откуда такое незнание музыки и исполнителей других стран?