Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Так прошло около двух часов, и нам с Борькой уже порядком наскучили поминки. К тому же, когда вопли причитающих очень уж усиливались, нам становилось смешно. Но ведь не посмеешься же и даже не улыбнешься в такой печальный день! Сразу кто-нибудь заметит и скажет, что ты бессердечный внук. Словом, мы с Борькой переглянулись и бесшумно слезли со скамейки.

Тихонечко, шаг за шагом, проскользнули мы в глубь двора, к одной из кладовок. В ней стоял тандыр, глиняная печь, которой уже давно не пользовались. Потому-то и валялось вокруг много всякого ненужного барахла.

Я почему-то эту печку любил. Она мне казалась живым существом. Откроешь дверь кладовки – и как только дневной свет упадет на тандыр, он тут же будто весело улыбнется своим большим круглым ртом, будто посмотрит на тебя. К тому же тандыр был чрезвычайно полезен. Залезешь в него – и без особого труда по дымоходу попадаешь на крышу. Правда, мне, хотя дымоход был не таким уж узким, каждый раз становилось в нем как-то не по себе, неудобно, удушающе тесно. Я покрывался испариной, но преодолевал страх, и, выбравшись на крышу, уже был уверен, что больше он не повторится. Увы, страх повторялся.

– Давай, давай! – Это Борька меня поторапливает. Он лезет в тандыр следом за мной. Я уже добрался до дымохода. Еще немного – и мне удастся схватиться за крестообразную перекладину над дырой дымохода на крыше… И тут я замираю.

Это чертово ограждение, эти доски, которыми обставлено отверстие в крыше! Ведь оно изнутри все черное от копоти. А на мне – белая рубашка! Как я мог об этом позабыть?

– Ты чего там? – торопит Борис. – Давай!

Эх, была не была! Постараюсь не прикоснуться.

Я тянусь к перекладине – и вдруг острое жало впивается в мою попку. От неожиданности и боли я чуть не теряю равновесие. Что это? Шмель? Я делаю рывок вверх. Снова укол! Завопив, я делаю еще один рывок, продираясь между досками локтями и плечами, повисаю, как обезьяна, на перекладине – и в ту же секунду, вместе с новым уколом, меня вдруг осеняет: да никакой это не шмель! Это Борька! Это Борька, предатель чёртов!

В подтверждение догадки снизу, из тандыра, гулко и зловеще разносится Борькин хохот. И тут же – топот его ног: двоюродный братец, сыграв со мной злую шутку, предпочел не лезть на крышу.

И вот сижу я один на шиферной крыше в горестном раздумье: что же мне теперь делать? Мои плечи, рукава, да что там, вся рубашка в черных полосах и пятнах. Спуститься снова во двор в таком виде невозможно, каждый заметит, каждый спросит: «Да что это с тобой? Где ты так вывалялся?» А уж если увидит отец…

Но спускаться нужно, ведь не сидеть же здесь до тех пор, пока все не разойдутся. К тому же, за нашими воротами, возле арыка, так весело галдят мальчишки, ковыряются в глине, что-то рассматривают. И Борька уже там, я слышу его голос.

Злоба моя постепенно остывает. Я спускаюсь по тандыру, и в соседней кладовке кое-как отмываю руки, энергично встряхиваю рубашку, что нисколько ей не помогает, и бочком, бочком, возле стен, крадусь по двору. По пути успеваю заметить, что народу стало еще больше, что пришли дед Ёсхаим и бабушка Лиза. Вот и ворота! Распахнув их, кидаюсь к мальчишкам, окликая Борьку. Но тут раздается пронзительный скрип, скрежет тормозов и почти вплотную ко мне, справа, останавливается, резко дернувшись, старая «Волга». Из нее выскакивает перепуганный бледный человек. «Чуть не задавил», – бормочет он по-узбекски. И сразу же испуг на его лице сменяется яростью.

– Ты что, с ума сошел? Чего не глядишь по сторонам? – вопит он на всю улицу.

Сердитого дядьку можно понять: еще секунда – и я лежал бы под его машиной, искалеченный, а, возможно, и убитый. Что тогда было бы с ним? Но сейчас я не в силах размышлять об этом, я никак не могу прийти в себя и осознать, что, собственно, произошло. Только ноги почему-то дрожат и поташнивает.

Человек вопит, размахивая руками, а вокруг нас уже собралась толпа. В основном с нашего двора. Кто-то гладит меня по голове. Это бабушка Абигай.

– Испугался? Ну, ничего, ничего… Ох, только этого сегодня не хватало! Ну-ну, жив остался, слава Богу… Ака Ёсхаим, отведите его, пожалуйста, к себе, – просит она стоящего рядом деда. – Как испугался! Не заболел бы. Вы знаете, пусть он пописает и смочит себе губы, – вспоминает бабушка о древнем способе предотвращать последствия испуга.

Видно, таким уж печальным был этот день: как я ни пытался сделать его более радостным, он все равно закончился неприятностями.

«Зачем вы ходите в школу?» И родители и учителя довольно часто задают нам этот нелепый вопрос. Всегда с горестной интонацией. Или с гневной. Шум на уроке – «зачем вы ходите в школу?» Получил двойку, пришел домой с замечанием в дневнике, с подбитым глазом, в разорванных брюках – тот же самый вопрос…

О, конечно же, мы прекрасно знаем, какого ответа от нас ждут! Еще бы не знать! И это особенно противно. Потому что приходится врать.

А если по-честному, какой мальчишка, находясь в школе, способен все время держать в голове, что он пришел сюда «получать знания», как любят выражаться взрослые. Постоянно об этом помнить – это же надо не мальчишкой быть, а каким-то выдуманным существом, каким-то роботом, каким-то зубрилой. Таких в классе не любят, они окружены всеобщим презрением.

Только девочкам прощают усердие. Девчонки – дело особое. Хотя и они, конечно, притворяются. И им интереснее перешептываться, перемигиваться с мальчишками и перебрасываться записочками, чем слушать учителя или записывать в тетрадку скучные правила.

К чему это я? А к тому, что для всех учеников самое замечательное время в школе – это как раз то, когда тебя не заставляют «получать знания». Вот, например, как сейчас. Звонок прозвенел, прошло пять минут, десять – а учителя все нет. То есть нет нашей классной руководительницы Флюры Мерзиевны.

Золотое время надо провести с пользой и с удовольствием. А у меня как раз есть очень интересное дело.

Склонившись над листком бумаги, я перевожу на русский язык странную, бессмысленную для постороннего глаза запись: «КИГОЗИИЬНИЪ ОПАВ». Для меня-то запись вовсе не бессмысленная. Расшифрованная с помощью секретного кода, она означает: «Валера, а у нас ёжик. Когда приедешь?»

С этого лета мы с Юркой начали переписываться. Письма решили кодировать. Ведь мало ли кто может прочесть их в моем или в его доме! А так – наши тайны при нас! Это во-первых. Во-вторых, когда делаешь приписки к родительским посланиям или вкладываешь к ним в конверт свое, не приходится писать длинных, скучных фраз: «Здравствуйте, дорогие… Как ваше здоровье? Как погода? У нас все хорошо, чего желаем и вам…»