Валерий Туринов - Сибирские перекрестки [litres]

– Там больсой медведя зывет, – сказал Яшка, блеснув черными искорками из-под узких щелок век.

– Большой-небольшой, но есть, – сказал дед Степан.

– Нет, больсой, очень больсой! Наса туда не ходит, боится. Того медведя никто не видел, но он зывет…

– Я что-то ничего такого не слышал, – пожав плечами, протянул Трофим. – А ты как, Василич?

– Есть у них такая сказка. Верят в нее охотники. Вон Яшка расскажет. Он знает.

– Какой сказка! – обиделся Яшка. – Ты не сказка, почему я сказка!

Но он не заставил долго себя уговаривать. Ему нравились внимание и откровенный интерес слушателей.

– Давно-давно зыла тут китайца, – начал он, посасывая трубку и все так же неподвижно лежа у костра. – Много китайца, мало абинца [36] Абинцы – абинские татары, то же что и шорцы. . Была у китайца богатырь Садагай. Больсой был Садагай, больсой был конь Садагая – Соловко. Ехал Садагай через Мраза – не мочил нога. Такой больсой был Соловко. Был у Садагая девять жена. Но не было детей. Наказал бог Садагая за много жена. Посел раз жена за дрова. Увидел в тайге больсой медведя. Испугался, прибезал, рассказал Садагай. Обрадовался Садагай, побезал к медведя. Хотел убить, хотел мясо кусать. Три дня борол Садагай медведя. Повалил его медведь – загрыз. Испугался конь Садагая – побезал. Пять дней безал. Догнал медведь Соловко. Схватил и бросил с горы. С той горы, – показал Яшка на сопку, из-за которой только что выплыла луна. – Сильно бросил. Упал Соловко, пробил землю. Огромный яма стал. Из Мраза туда вода пошел, курья стал. Глубокий курья – нет дна. А на дне курья – Соловко. Вон тот курья. Улус курья потом стал…

Яшка замолчал, наслаждаясь эффектной тишиной, установившейся у костра, удовлетворенно зачмокал губами, посасывая трубку.

Мишка уставился на костер, в пламени которого вдруг появился и куда-то поскакал маленький Садагай на своем резвом Соловко… «Но он же совсем крохотный!» – мелькнуло у Мишки, и он взглянул на Яшку, который был похож на Садагая. Но не на того большого и сильного богатыря. А на его тень, маленькую, усохшую. У этого Садагая все было в прошлом, все выглядело игрушечным, мелким…

Трофим достал помятую пачку «Беломора» и закурил. Мать прибрала семейные пожитки и приготовилась к ночлегу.

Федька, скучая, ковырял палкой землю со скептической ухмылкой. Яшкины небылицы он слышал не первый раз, и у него были причины не верить ему.

– Однако завтра работать, – нарушил затянувшееся молчание дед Степан. – Пора спать. Ох, тяжко стало жить, – с трудом распрямился он, поднимаясь с чурбака.

Он залез в шалаш, кряхтя, завозился, укладываясь, и вскоре затих.

Пыреевы тоже устроились в шалаше. Туда же забрался и Федька.

У костра остался один Яшка, лежа все в той же расслабленной позе таежного сибарита с неизменной трубкой во рту.

Поднимаясь все выше и выше, луна медленно плыла над таежной речной долиной. Вот она достигла зенита и зависла над островом, как будто присматривалась, что там делается. На острове же, в одном из его уголков, недалеко от протоки, мерцая слабым огоньком, догорал костер. А рядом спал Яшка. В шалаш он так и не пошел. Уже под самое утро его разбудила сырая прохлада. Но и тогда он не встал, не открыл глаза, не вынул изо рта трубку. А только подтянул к животу озябшие коленки и завозился, глубже зарываясь в тонкую охапку сена.

На следующий день до жары Пыреевы добили свой надел. После обеда ворошили валки. С этой работой управились быстро. И отец отпустил Мишку купаться.

Прибежав на речку, Мишка увидел там Федьку, который привел на водопой лошадей и, купаясь, неумело барахтался на мелководье, сверкая белизной худого незагорелого тела.

«Хм! Не умеет плавать!» – удивился он, так как считал шорцев, как охотников, искусными на все руки.

И он решил блеснуть перед Федькой своим мастерством.

– Хочешь, на ту сторону махну?! – крикнул он ему, сбрасывая на ходу одежду и по скользкой илистой гальке подбегая к воде.

Федька перестал бултыхаться и с интересом уставился на него.

А Мишка, чувствуя его взгляд, смело ринулся в стремительное течение перекатистой реки. И сразу же угодил в яму. Дно внезапно исчезло под ним, и он с головой ушел под воду. Выскочив на поверхность, он размашисто поплыл.

– Не… вай! Уне… се…! – услышал он крик Федьки.

– Что-о?

– Унесет! – снова донеслось с берега.

И Мишка, сообразив это, повернул назад.

Вдоволь накупавшись, мальчишки оделись, сели на лошадей и поехали к шалашу, где под раскидистой березой собрались все покосники, обедая и пережидая жару.

– Завтра пойдешь за конем, – сказал Трофим сыну. – Будешь возить копны.

Мишка обрадовался. Ему нравилось это занятие. Точнее, он любил кататься на коне. И, бывало, когда его спрашивали, кем он хочет стать, он, не задумываясь, отвечал копновозом и, еще добавлял: охотником.

Сначала они свозят копны. Затем будут метать стожок. Работы Мишке хватит и здесь. Он и мать будут подавать отцу сено. Потом тот пригласит его наверх. И Мишка будет прыгать и кувыркаться в пластах сена. Душистого, свежего, до одури пахнущего всеми луговыми травами…

После обеда Федьку с Мишкой отправили на конные грабли. И они до позднего вечера гребли сено. В стан они вернулись, когда начало темнеть и с гор потянуло ночной прохладой.

– Ты смотри-ка, Трофим, как Мишка-то вымахал, – сказал дед Степан, поглядев на вернувшихся мальчишек. – Давно ли ты его сюда карапузом таскал? Хм! Вот она, жизнь-то!

– Да, Василич, время идет. Только он сейчас-то растет, а потом перестанет.

– Пошто так?

– Порода такая. Но Мишку-то это не волнует. Он копновозом будет. И рост ему ни к чему, – усмехнулся Трофим.

– Да-а, это верно, – поддержал дед Степан Трофима, сообразив, что тот, подтрунивая, говорит это для сына. – Вот я в детстве-то тоже хотел быть копновозом. А не пришлось. Половину жизни промышлял в тайге. Затем на шахте робил. Только сейчас, под старость, покосами занялся. Ан на лошади уже сидеть не могу. Вот так-то, Мишка!

– Батька не то говорит, – пробурчал Мишка, поняв, что мужики разыгрывают его. – Не буду я копновозом.

– Кем же?

– Охотником.

– Дело стоящее, – одобрительно протянул дед. – Только на одной охоте сейчас не проживешь. Не то время. Зверя нет, птицы тоже. Рыбу, ту сплавщики поморили. Остался пескарь, а это не рыба!

– Дедушка, а можно так – летом в городе, а зимой в тайге? Можно ведь?! – не сдавался Мишка перед трезвой рассудочностью взрослых.

– Да, можно. И на кого ты думаешь промышлять?

– На соболя аль лисицу!

– Не-е, Мишка! Их сейчас здесь нет! Повывели зверя. А зачем тебе лошадь, ежели ты охотником хочешь стать? Вот давай спросим Яшку, нужна ли охотнику лошадь. Яшка, а?