Валерий Туринов - Сибирские перекрестки [litres]

С тех пор прошло более четверти века. Давно отгремела война, разбросала по свету бывших полевиков.

Олегу Борисовичу (теперь его называют с отчеством) на двадцать первом году службы в армии, на очередной медкомиссии мягко, но настойчиво предложили подать в отставку.

«Все, отбегался! Спроваживают на гражданку!» – с горечью подумал он, молча кивая головой в знак согласия с главврачом медкомиссии.

– С вашим-то здоровьем, товарищ полковник, давно пора на отдых. Послужили, повоевали. Да и время сейчас, вы же знаете, какое. Можем, можем отпустить наших ветеранов! Вы только посмотрите сколько у вас всего. Ранение в голень правого колена и в позвоночник. Рентген показывает экзостозы. А ранение лица! У вас же полностью атрофировалась верхняя челюсть. Нет, товарищ полковник, не могу я вас оставить. Не могу! Да это и вам должно быть ясно, – дружески положил главврач руку на плечо Олегу Борисовичу, словно уговаривал его примириться с неизбежным.

И Олегу Борисовичу ничего иного не оставалось, как только уйти в отставку.

Немного отдохнув, он успокоился и пошел работать на завод кадровиком. Однако после той медкомиссии ему долго не давала покоя навязчивая мысль, что он встречал уже у кого-то такой же набор ранений. Где-то и когда-то в его жизни это уже было. Вот только где и когда?! Эта мысль преследовала его даже во сне. И однажды, в полудреме, он внезапно вспомнил тот далекий довоенный полевой сезон, археологов и тотчас же все понял. Но это показалось ему настолько необычным и нелепым, что он иронически усмехнулся: «Ну, вот и нагадал мне Филиппыч!»… От этого ему сразу стало легко, он тут же забыл обо всем и перестал мучиться.

Но теперь в мыслях он часто возвращался к тому полевому сезону, к той экспедиции, вспоминал всех ее участников. Поэтому, когда представилась возможность поехать в командировку в Ленинград, он решил узнать что-нибудь о судьбе своих товарищей по экспедиции. И, разумеется, в первую очередь об Алексее Ивановиче.

В институте, где когда-то работал профессор, ему посчастливилось встретиться с его бывшим учеником, который не только рассказал все о последних годах жизни профессора, но и проводил Олега Борисовича на кладбище, где тот был похоронен.

На Волковском кладбище они с трудом отыскали затерявшийся могильный холмик с маленькой пирамидкой.

– Алексей Иванович умер под конец блокады, – тихим голосом рассказывал уже немолодой человек, бывший ученик профессора, уже сам профессор. – Город он не покинул, хотя ему не раз предлагали эвакуироваться. Но он всегда говорил одно и то же: «Я историк и хочу видеть историю моего народа своими глазами, пережить ее, пройти ее с ним»… А вы же знаете, спорить с ним, уговаривать было бесполезно. Он никогда не повышал голос, вы никогда не услышали бы в нем твердости. Но если он что-либо решал, то поступал так, как считал нужным. Говорили, что это упрямство. Я думаю, нет. У него была глубокая внутренняя убежденность, что он правильно делает. Вы знаете, он ведь умер в библиотеке! Не правда ли, удивительно – умереть в читальном зале! В последние годы его все время мучила загадка того полевого сезона. Это когда ездили и вы. Умер он от истощения. Близких родственников у него не было. Кого-либо искать в то время, в блокаду, было невозможно, поэтому провожали его всего двое: я и еще один наш сотрудник. Нас отпустили с передовой, тут же под городом, на один день. Похоронили мы его очень скромно: в том же старом пиджачке, в котором он ходил последние годы в библиотеку…

– Извините, а Эдика, то есть Эдуарда Рафаиловича, вы, случайно, не знали? – спросил Олег Борисович своего спутника.

– А как же! – воскликнул тот. – Мы с Эдиком работали в одной группе у профессора! Он занимался скифами, а я более поздним периодом – тюрками!..

– А где он сейчас?!

– Эдик погиб… В концлагере…

– Как, как это произошло!

– Перед самой войной, примерно за неделю, он с женой поехал к родственникам на Украину. Там и застала их война. Они попали в плен, с беженцами, и не вернулись. После войны уже мы узнали, что их отправили в Освенцим. А вы же знаете, оттуда ни один еврей живым не вышел. Сожгли их…

Из Ленинграда Олег Борисович уехал со смешанным чувством печали о судьбе своих товарищей по полевой партии и страха перед чем-то неизвестным и непонятным для него. Тройного совпадения не могло быть. В этом он был глубоко убежден. Но что же тогда произошло там – в далекой Чуйской степи? Почему такими пророческими оказались слова Филиппыча? Это же его слова! Это он тогда распределил всем им по судьбе! Кто он? Ясновидец или сумасшедший? Да, пожалуй, ни то, ни другое. Не похож он на них. Вернее всего, это просто случайность, что он высказал вслух то, о чем все они тогда подумали разом. А то, что они действительно все подумали одновременно об одном и том же, до того как эти слова произнес Филиппыч, Олег Борисович мог поручиться. Сам он точно об этом подумал. У него тогда еще мелькнул, будто со стороны, яркий и до ужаса реальный образ. Мелькнул и исчез. Потом в этом же признался ему Славка. И еще он тогда заметил, что после слов Филиппыча Эдик вздрогнул, а Алексей Иванович суетливо заерзал на камне, на котором сидел рядом с последним вскрытым могильником. Да и сам Филиппыч тогда испугался чего-то. Этим поведением они все непроизвольно подтвердили, что всем им одновременно пришла одна и та же мысль, до того как она была высказана вслух.

«Срочно найти Филиппыча! – забилась лихорадочная мысль у него. – Найти и опровергнуть все! Снять этот кошмар!»

Но где искать Филиппыча, он не знал, так же как не знал, где тот жил в довоенное время, когда отправился с ними в экспедицию.

И тогда он воспользовался своими старыми связями – обратился в архив Советской Армии, полагая, что Филиппыча-то уж, с его специальностью и отменным здоровьем, война стороной обойти не могла.

Расчет оказался правильным, и вскоре он получил из архива официальный ответ.

Он читал выписку из дела Филиппыча и все никак не мог вникнуть в смысл того, что там было написано. И не потому, что в выписке было что-то непонятное. Нет. Там все было сказано четко и ясно, сухим канцелярским языком был изложен текст, трактовать который можно было только однозначно.

«Полковнику запаса Ивашинцеву О.Б. На Ваш запрос сообщаем, что сержант Еремеев Иван Филиппович, 1914 года рождения, уроженец Московской области, во время войны служил в действующей части Советской Армии. Погиб в июле 1943 года под городом Энском на Курской дуге. По Вашему запросу сообщаем подробности гибели сержанта И.Ф. Еремеева. 23 июля 1943 года при следовании на передовую его машина попала под артобстрел противника. От прямого попадания снаряда в машине взорвались боеприпасы. На месте гибели сержанта Еремеева И.Ф. осталась большая пустая воронка. Фамилия сержанта И.Ф. Еремеева навечно высечена на памятнике, который установлен на братской могиле в городе Энске».