Валерий Туринов - Сибирские перекрестки [litres]

Женщина секунду все так же отрешенно смотрела на него, затем пригласила войти, провела в комнату и предложив стул, села напротив него.

– Я слушаю вас.

– Могу я видеть Вячеслава? – натянуто сказал Олег Борисович, не понимая, чем вызвана такая холодность приема.

– А его нет.

– Как нет?!

– Нет совсем… Он умер…

– Как умер! Не может быть! Я же с ним недавно говорил по телефону! Он же был совершенно здоровый! – торопливо заговорил Олег Борисович.

– Да, он действительно был здоровым…

– Как, как же это случилось? Как?!

– Разбился, упал с дымовой трубы ТЭЦ и разбился… Дня через два после вашего звонка к нему на участок пришли молодые ребята из училища, монтажники, на стажировку. Он повел их на объект, а затем взял одного из них помощником и полез на трубу. Рабочих не хватало, срывались сроки, а объект надо было сдавать. Вот он и полез сам. А послать одного, молодого, не мог. Я же знаю его… И потом, он настолько был уверен, что с ним ничего не случится, теперь, на гражданке-то, что только посмеивался, когда я, бывало, говорила ему, чтобы он был поосторожнее там, на стройке. После войны он жил, как пьяный, думал, заговоренный. Такую войну прошел – и ничего. Подвела она его. Взяла свое… Разбился он ужасно: все было переломано… Кошмар какой-то!..

С каждым словом женщины у Олега Борисовича все ниже и ниже опускались плечи, как будто она не говорила, а замуровывала его живьем, укладывая вокруг него одно за другим бревна из тех самых лиственниц, срубом огораживая еще живого от всего мира, загоняя в рамки судьбы и больше уже не оставляя ни малейшей надежды на то, что все происшедшее с ними могло быть случайным совпадением.

Подавленный всем навалившимся на него, он в тот же день уехал из Киева домой.

Олег Борисович долго колебался, рассказывать или нет про все то, что узнал за последнее время. Несколько раз он брался за ручку, собирался написать, хотя бы в тот же институт, где работал профессор, но окончательно так и не решился.

Да и потом, кто ему поверит, что он не выдумал все это, что это не галлюцинации одинокого старого человека? Свидетелей-то ведь нет. В живых остался только он один. Кто поверит ему, кто будет сравнивать, сличать, что откопали они там, что думали, что говорили, и почему это могло отразиться на их последующей судьбе. Где доказательства, что все, им рассказанное, действительно было так. Память ведь – ненадежная штука, особенно в старости.

Поэтому в конце концов он решил: пусть умрет с ним та тайна, что открылась ему о далекой каменистой, неуютной высокогорной степи, оставив ему одно-единственное утешение. Несмотря на многочисленные раны, воин с перебитым носом умер в глубокой старости. И если все его предположения правильны, то он тоже доживет до преклонных лет.

«А Славке не следовало лезть на верхотуру», – иногда, вспоминая Славку, печально думал он о том, что зря не рассказал ему обо всем по телефону, не предупредил об опасности.

«А расскажи я ему все, полез бы он после этого на трубу? Думаю, полез бы. И не потому, что не поверил бы мне, а потому что иначе не мог бы поступить. Так же, как я, не мог не встать, не оторваться от надежной земли и не пойти в ту атаку, в которой меня швырнуло близким разрывом гранаты, перебило коленную чашечку и осколком срезало нос».

И еще подумалось ему: «Если действительно существует судьба и от нее никуда не уйти, то лучше пусть никто не знает ее до последнего своего часа. И не зная ее, не зная, что с ним может случиться, поступает свободно, по совести, предопределяя этим свою судьбу…»

Он рано вышел на пенсию, всю свою послевоенную жизнь часто болел, с трудом и болезненно передвигался, но прожил он долго, как и было отведено ему судьбой.

Похоронили его вместе с его собакой Мальвой, с которой он доживал свой век. С ней он последние годы ходил на прогулки, она скрашивала его одиночество. И люди, всегда видя их вместе, решили не разлучать их и после смерти, так как Мальва пережила своего хозяина всего на один день, и весь этот день она скулила и тихонечко выла, а затем легла на пол и, положив голову на вытянутые вперед лапы, замерла. Из ее подслеповатых больших печальных глаз от тоски, от старости покатились крупные слезы. Так пролежала она ночь рядом с хозяином, а наутро околела.

Как-то странно было видеть, что это мой старый школьный приятель. Его, как мне казалось, я хорошо знал как беззаботного весельчака и балагура и не подозревал, что он может быть таким скрытным, так как обо всем, что с ним произошло, слышал от него впервые. Хотя случилось это много лет назад. Верилось и не верилось в то, что он только что рассказал.

Видимся мы с ним редко. Вот и сейчас, встретившись, отправились на рыбалку – поговорить и полежать у костра после вечернего клева.

Мы сидим с ним вдвоем у костра на песчаном берегу. Рядом у кустов стоит палатка.

Поздний вечер. Тихо.

Темная вода реки зияет чернотой провала. Громадной массой, надвигаясь на реку, поднимается противоположный лесистый берег. Пляшет яркое пламя костра, и вместе с ним пляшут две человеческие тени, переплетаясь с тенями кустов и образуя бесформенный мир, кажущийся живым от мгновенного сочетания реального и воображаемого. Вспыхивают и исчезают фантастические фигуры, уносясь с пламенем и дымом вверх к черному звездному небу.

Произошла та странная история с моим приятелем Семеном много лет назад.

В разгар лета, в середине июля, они, Семен с женой и дочкой, как обычно, собрались на выходные дни за город, на природу. Они шутливо разыграли новое место отдыха: достали карту, дочка, смеясь, ткнула в нее пальцем.

Посмотрели куда, поехали.

Время в дороге пролетело быстро. Они сошли с электрички, вскинули за спину полупустые рюкзаки и двинулись через вплотную подступавший к железной дороге лес на речку, о которой рассказал им дежурный на станции.

День прошел незаметно. Нужно было подумать о ночлеге. И Семен решил посмотреть вблизи какое-нибудь жилье и попроситься на ночь.

Оставив жену и дочку на берегу реки, он пошел на поиски. Вскоре он увидел что-то похожее на хутор. Посреди большой вытоптанной поляны стояла изба, наполовину вросшая в землю так, что маленькие оконца слепо уткнулись в землю. Вплотную к избе примостилась постройка, похожая не то на амбар, не то на хлев для скота.

Вокруг избы не было ни заборов, ни огородов. Крыша избы, крытая соломой, кустисто торчавшей во все стороны, словно глубоко насаженная шляпа гуцула, вызывала забытые далекие ассоциации. Низкая притолока заставила нагнуться даже его, среднего роста, когда он входил в избу.

Внутри изба выглядела просторной и голой из-за непривычного отсутствия мебели. Направо, в дальнем углу, стоял тяжелый, крепко сбитый, выскобленный до полировки деревянный стол, вокруг которого с одной стороны, по стенкам, протянулись лавки, а с другой стороны стояла небольшая, грубо сколоченная скамейка. Налево, в дальнем углу, была видна цветастая занавеска. Ближе к двери громоздилась большая русская печь.