Владимир Москвин - Раз пенёк, два пенёк

— Что ж, бывает, — ответил Прохор философски, — спасибо за всё. До свидания, Иван Иваныч.

— Всего доброго.

Не успел доктор закрыть за собой дверь, как Клавка тут же вынырнула из соседней комнаты.

Она сочувственно обняла страдальца:

— Проша, погоди родной. Сейчас бражки принесу.

Молодец, Клава! Знает, что нужно мужчине в трудную минуту. На глаза Прохора навернулись слёзы.

Павла Сергеевна, одинокая сорокапятилетняя женщина, собиралась на работу в комендатуру, где она трудилась завхозом. По воскресеньям, после бани, согласно графику осуждённым полагалось менять постельное бельё: сдавать грязное и получать свежее. Этим процессом руководила завхоз.

С трудом натянув на себя цветастое платье, женщина горестно вздохнула. Распирает, как на дрожжах, ужас! Давно ли платье на заказ шила? Всё, уже по швам трещит. Мужики, конечно, любят полненьких, но — в меру. А у неё, надо признать, жирку накопилось сверх этой самой меры.

Эх, мужики, мужики! Ходил ведь к ней один — молодой, симпатичный. Правда, выпивал, но кто сейчас не пьёт? Уж как она Петрушку не ублажала: и в постели, и винишком поила, и разносолы всякие-разные готовила любимому. Ан нет, сбежал подлец!

Вспомнив былой роман, Павла Сергеевна прослезилась. Одной тоскливо. Дочка давно замужем, живёт аж в самом Ленинграде, за тридевять земель. Сюда ни за что не вернётся. Но и мамку не зовёт к себе. Неужто, так и придётся в одиночестве куковать остаток века? Печально.

Павла трубно высморкалась в необъятный носовой платок. Всё, хватит слёз. Пора идти на работу.

Вдруг неожиданно забренчал звонок. Кого там ещё нелёгкая принесла? Женщина, поднявшись, пошла открывать.

— Привет, Паша, — перед ней, собственной персоной, стоял Петя — её последняя безответная любовь.

За спиной Синего топтался молодой кудрявый парнишка, упитанный и толстощёкий.

— Петрушка, здравствуй, — Павла Сергеевна расцвела.

Петрушка! Ещё бы укропом назвала. Дура безмозглая! Сейчас начнётся: у тебя нет сердца, почему не приходишь… Синий решил сразу перейти к делу, не дожидаясь, когда Павла начнёт разводить сантименты.

— Паша, разговор есть. Ты, помнится мне, всерьёз увлекалась религией? Молитвы учила, в церковь ездила.

— Так я и сейчас верую. А ты что, никак, тоже к Богу потянулся? — Павла удивлённо вскинула выщипанные брови.

Петя криво ухмыльнулся:

— Пока нет, молодой ещё. Рано о душе думать.

— О душе думать никогда не рано, — строго заметила Сергеевна, — смотри, чтобы поздно не было.

Петя не намеревался вступать в религиозные дискуссии:

— Крестик купишь?

— У меня есть. Вот.

Женщина залезла рукой под платье и продемонстрировала алюминиевое распятие, чуть не вывалив на свет Божий массивную грудь. Шурка вытянул шею.

— Тот поболе будет, — рассмеялся Петя и раскинул руки, — во-от такой! Старинный, дорогой.

Павла Сергеевна, несмотря на свою показную набожность, была очень практичной женщиной. Она приторговывала самогонкой, а так же занималась мелкой спекуляцией, скупая и перепродавая всё, что могло бы, по её мнению, принести хоть какую-то прибыль.

Подумав немного, женщина ответила:

— Приноси, посмотрим. О цене договоримся. Да и сам не забывай ко мне дорогу, Петрушка. А теперь, извините, мальчики, мне на работу пора.

Она повернулась и лебедем поплыла в дом. Гордо подняв голову, соблазнительно потряхивая телесами!

— Так куда приносить-то? — крикнул Синий вдогонку.

— Можешь прямо в комендатуру. Буду ждать.

Павла немного обиделась на Петрушку. Мог бы и поцеловать при встрече!

Ближе к обеду Синий подкатил тачку с грузом к самой вахте. Его сопровождал Шурка, ставший с недавнего времени неразлучным Петиным приятелем.

— Надо Пашку предупредить, чтоб не болтала лишнего. Только как? Человек она ненадёжный, коли засомневается, может и участковому сдать нас, — размышлял вслух Синий, ожидая возле ворот покупательницу.

— А чего лоб морщить? — ответил беззаботно Шурка, — скажем, что крест мне достался от бабушки по наследству. Очень дорогой, антикварный. Поэтому, для блага же Павлы, не стоит болтать всем подряд о том, что ею приобретена ценная вещь.

— У тебя не голова, а Дом Советов! — восхищённо резюмировал Синий.

Шурка польщено улыбнулся. Приятно слышать похвалу от старшего товарища! Наконец, переваливаясь как утка, появилась Павла Сергеевна. Она отирала с шеи пот и тяжело дышала.

Критически осмотрев товар, женщина протянула разочарованно:

— Я думала — серебро. Куда мне, медный-то? На крышу поставить?

— А золотой не желаешь? — нахохлился Петя.

— Этот крест очень дорогой, старинной работы, — вступил в разговор Шурка, — мне от бабки в наследство достался.

— А чего же продаёшь, раз наследство? — подозрительно спросила Павла.

— Деньги нужны, — вздохнул притворно кудрявый.

— Деньги всем нужны, — заметила мудро Сергеевна.

Но, объяснение, кажется, устроило завхозшу. Она потёрла наманикюренным пальцем тёмный металл.

— Могу дать десятку, — начала торг Павла.

— Сколько?! — в один голос возмутились компаньоны.

— Двадцать. Моё последнее слово, — крест приглянулся женщине.

— Мало, давайте пятьдесят — живо ответил Шурка.

Петя наступил ему на ногу. Он полагал, что двадцать рублей — цена очень даже ничего.

— Какой ты жадный. Ладно, пользуйтесь моей добротой. Даю ещё телевизор. Не новый, но показывает хорошо. Только не болтайте никому о том, где взяли.

Недавно Павла Сергеевна провернула гениальную аферу, списав в утиль исправный «Рекорд» и оставив тем самым Ленинскую комнату без единственного развлечения. Новый телевизор пока ещё не пришёл, так, что осуждённые в ближайшем будущем могли не рассчитывать на «Утреннюю почту».

— Хорошо, и ты тоже не свети покупку-то. У нас людишки завидущие, могут ведь, и ограбить, — согласился Петя, посмотрев на Шурку. Кудрявый согласно кивнул.

Продавцы водрузили крест на склад. После чего получили деньги и забрали телевизор, погрузив его на тачку. Стороны остались довольны сделкой.

Павла Сергеевна обмыла покупку с порошком, вскрыв казённый мешок. Потом протёрла крест тряпочкой и удовлетворённо покачала головой. Хороша штучка!

Ну, ладно, пора браться за работу. Скоро девчата придут из бани, начнётся столпотворение. О предупреждении Пети завхоз и думать забыла.

Клавка поскребла кружкой по дну, взбивая муть. Бражка заканчивалась. Деньги тоже катастрофически таяли на глазах. Единственные приличные штаны — и те сняли! Вот ведь, молодёжь пошла — ни стыда, ни совести. Мало их пороли в детстве!

Размышляя о превратностях судьбы, Борода цедила брагу сквозь марлю. Она была облачена в штаны допотопного покроя и полувоенный френч, обнаруженные ею в семейном гардеробе. То была одежда, оставшаяся ещё от Прохорова отца.