Владимир Москвин - Раз пенёк, два пенёк

Синий спросил нарочито безразличным голосом:

— Уж не Кабан ли «крякнул»?

— Именно, Кабан. Так его называл Наум Лаврентьич. Я полагаю, Кабан — это кличка?

Вопрос доктора остался без ответа. Присутствующие были ошарашены внезапной вестью.

Петя, уже разобравшийся в ситуации, понял, что молчать дальше нельзя и попытался разрядить обстановку:

— Туда ему и дорога. Бог не фраер, всё видит. Как говорится — «по делам вашим аз воздам». Получил своё, свинья. Налейте мне водки, я выпью за то, чтобы Кабана на том свете черти жарили.

— А где труп обнаружили? — вступил в разговор Васька.

— Около своего дома. Прямо под дверьми на крыльце и помер. Сестра покойного, Татьяна, сказала, что брат с утра собирался в город, поэтому лёг спать рано. Ночью поднялся сильный ветер, и она проснулась от сквозняка. Закрыла окно в комнате брата на шпингалет. Кабан, как вы его называете, спал, укрытый одеялом. Позже кто-то стучался в дверь, просил отворить. Татьяна не открыла, ибо ночной посетитель не представился. А наутро под дверями обнаружила братца, уже остывшего. Под одеялом, оказывается, был муляж — имитация человека. Вот такая почти детективная история.

— А отчего Кабан помер? — сделав невинное лицо, поинтересовался Шурка.

Он был полностью солидарен с Петей и ничуть не жалел покойного.

— Пока говорить об этом рано. Побои отсутствуют.

Ребята снова — теперь уже недоумённо — переглянулись. Но Иван Иваныч опять ничего не заметил.

— Искривлена носовая перегородка и сломана челюсть, но это давние увечья, — продолжил доктор.

— Насколько давние? — спросил Алан. Он ничего не понимал. Впрочем, как и практиканты.

Доктор пожал плечами:

— Год, два… Старые раны, так сказать.

Шурка ожесточённо поскрёб кудри, Алан утёр пот со лба. Васька невидяще уставился в одну точку, сосредоточенно о чём-то размышляя.

— А как вы думаете, Иван Иваныч, какова причина смерти? Предположительно? — полюбопытствовал теперь уже Синий.

Врач снова пожал плечами:

— Я не патологоанатом. Говорят, что покойный злоупотреблял спиртным. Может, в этом всё и дело. Физически сильный — ещё не значит, что здоровый. Но это — лишь мои домыслы. Вскрытие покажет.

Вся компания покинула дом Прохора только поздним вечером. Иван Иваныч отправился домой, распрощавшись с молодыми людьми.

Петя хотел, было, тоже потихоньку уйти, но Вера попросила его остаться — для разговора. Синий согласился: отчего же не поговорить? Он уже знал, о чём пойдёт речь.

— Петя, забери назад у Павлы крест, — Вера начала без обиняков.

— Ну, это дело нужно хорошо обмозговать, — Петя, для вящей убедительности, почесал затылок.

Вообще-то, подобный план у него в голове уже созрел. Сделать возврат — пару пустяков, но надо и свой интерес не забывать!

— У тебя есть предложения? — спросил Алан.

Петя не спешил с ответом, имитируя мыслительный процесс. Он выхватил у Шурки прикуренную «Приму» и сунул себе в рот. В две затяжки Синий уничтожил половину сигареты, посмотрел на дымящийся окурок, затянулся с насаждением ещё раз и, наконец, вернул остатки владельцу.

После чего принялся излагать свою комбинацию:

— Предложение есть. Но… Павла потребует назад деньги. А их нет. Кончились.

— Сколько? — уточнил осетин.

Петя на секунду замялся, потом произнёс твёрдым голосом:

— Сорок!

И показал тайком кулак выпучившему глаза Шурке.

— Найдём! Правда, джигиты? — Алан повернулся к товарищам.

Васька кивнул головой, Шурка промолчал. В общем, возражений не последовало.

Петя продолжил:

— Я думаю, что и «аппарат» можно оставить у себя.

— Как так? — одновременно подали голос практиканты. Ребятам очень не хотелось расставаться с телевизором.

— Надо его сломать. Временно. Ну, выпаять там какую-нить детальку, чтоб не показывал «ящик». Предъявить завхозу. Мол, фуфло двинула, тётка. Забирай своё, отдавай наше. А после перекупить у неё неисправный агрегат. По дешёвке. Куда денется, продаст! На что ей ломаный телик? В мастерскую на ремонт сдавать Павла побоится. Без документов — стрём. Продаст за червонец — сто в гору!

— Согласны. Тебе и карты в руки! Завтра с утра этим займёмся, — Алан подал Пете руку.

— Буду ждать.

Синий попрощался со всеми и пошёл домой, слегка пошатываясь. Ребята отправились провожать девушек.

За день Татьяна умаялась. Участковый, вопросы, протоколы, хлопоты… Как же это всё муторно! Одно только радовало — не будет выродок больше ей жизнь отравлять. А пока ещё Кабан находился в своей комнате — покоился в свежем гробу на табуретках.

Спасибо Грендельману: расстарался начальник, помог по-человечески. И «домовинку» организовал, и в морг завтра отвезёт, и похороны за счёт совхоза устроит. Скорей бы уж закопать братца, да и забыть о нём навсегда! Вспомнив лицо Кабана, посмертный нечеловеческий оскал его, Татьяна содрогнулась от ужаса. Нет, ночевать здесь сегодня она не останется! Надо поскорее убираться из дома! Куда? Да к старикам Вениным! Свекровь, хоть и косится на сноху, но переночевать пустит.

Женщина стала спешно одеваться. Вечер наступал, и жутко становилось в родительском доме. Бегом, бегом отсюда! Хозяйка выскочила на улицу и, не закрывая на запор дверей, скорым шагом пошла прочь. Вечер окутывал сумраком посёлок.

Малофей вылил остатки самогонки в стакан. Лицо его осунулось и побледнело, от каждого шороха старик вздрагивал. Ох, и натерпелся страху, едрить твою печёнку! Первый испуг прошёл, но дед всё ещё очень боялся. Выходил на улицу только по вечерам — для того, чтобы закупить у Павлы спиртное, благо, жила завхоз не очень далеко. Всё остальное время старик находился дома, закрывшись на многочисленные запоры. Дверь, выбитую Кабаном, охотник починил и изрядно укрепил.

Малофей перестал принимать гостей, справедливо опасаясь новых неприятностей. Как говорится — бережёного Бог бережёт. Всю свою жизнь дед придерживался этого мудрого правила.

В сорок первом, наплевав на героизм, молодой красноармеец с криком «Сталин капут!» сдался фрицам в первом же бою. После, уже под командованием генерала Власова, Малофей пристроился служить кашеваром. Вполне благоразумно — подальше от пуль, поближе к кухне. На службе Третьему рейху особых подвигов он не совершал, лишь подворовывал потихоньку немецкую тушёнку и сахар.

Потом, уже после войны, были лагеря для перемещённых лиц и конечная станция Колыма. А там сам Бог велел против ветра не ссать! Ломали в два счёта.

После смерти сверхбдительного товарища Сталина дело красноармейца пересмотрели. За отсутствием прямых доказательств, Малофея полностью реабилитировали. Теперь вот старик — ветеран войны, в почёте и уважении. Так, ведь правильно: был на фронте. И какая разница, на чьей стороне воевал? Пули везде одинаково убивают.