Фридеберт Туглас - Золотой обруч

— Нет, голубка, я ищу то, что лежит по ту сторону страдания. И я стремлюсь к покою, но сквозь бурю. Даже если бы мы от своих предков унаследовали богатство и славу, все же общественная гармония не принесла бы нам счастья. Счастье в прогрессе. И его можно достигнуть только ценой борьбы.

Они медленно шагали по склону нивы. Положив руку на плечо девушки, юноша глядел на стену мрака, все выше подымавшуюся над городом. Она росла, словно черное крыло стоглавого дракона.

— Ради этого ты и хочешь броситься в бурю? — прошептала девушка.

— Ради этого, ради этого.

— Чтобы обрести свой покой?

— Я обрету его. Но те, кто последует за нами, не удовлетворятся победой нашего поколения. Они пробьются еще дальше, будут бороться и победят. Такова жизнь.

— Как странно… Словно сказка…

— Такая простая, без всяких выдумок…

— Но ведь иные смолоду довольствуются тем, чего удалось достичь предшествующим поколениям?

— Они… опоздали родиться. Против них мы и будем бороться! На них и обрушится передовая мысль времени. Она словно огненный столб, освещающий ночь. Он подымается и опускается, но никогда не угасает. Подымаясь и опускаясь, он движется вперед, все вперед!

— Вперед, вперед… — прошептала она. — При свете передовой мысли времени… к своему солнцу… вперед…

Они стояли на открытом поле: один — полный молодой веры, другая — робкого изумления перед натиском носившихся кругом мыслей. На фоне черной тучи уже горели вспыхнувшие в городе огни.

— Ты хочешь в этот холодный, бессердечный город, ты ищешь там любви? — продолжала девушка. — И мы пойдем по нему рядом, словно каменные, сами такие же холодные?.. Посидим, милый, прежде чем пойти… Еще минутку сновидений, мгновение для себя…

Они опустились на траву.

— Мой милый, мой единственный… — снова прошептала женщина, прижавшись головой к щеке юноши, обнимая рукой его шею. — Как бы я хотела поцелуями прогнать твои тревоги, своей любовью осветить тебе путь… Мой милый, мой единственный…

Юноша опустил голову на колени к девушке и закрыл глаза.

— Мой милый, мой единственный… Ты помнишь, когда мы познакомились, цвела весна, а ты был усталый после зимних трудов, непокорный… И тогда мы по вечерам приходили сюда, на равнину, и грезили друг возле друга, пока не стемнеет… Потом мы смеялись, потому что это казалось глупым, ребячливым. Теперь осень, и ты снова хочешь ринуться в жизнь. Они ожидают тебя, у них заготовлены для тебя кандалы… И ты все-таки идешь в эту львиную пещеру… О, я готова бросить тебе под ноги свое сердце, чтобы тебе мягче было ступать… Готова расстелить перед тобой свою жизнь… Нет, это не глупо и не ребячливо… Мой милый, мой единственный…

Они помолчали. Объятые темнотой, они слились в одно целое. Их словно окружала мысль, превратившаяся в чувство.

Вдруг резкий порыв ветра промчался по равнине. В темноте зашуршали пожухлые листья.

— Кончилось сновидение! — резко сказал мужчина, вставая.

— Кончилось сновидение… — с испугом повторила девушка. — Кончилась сказка… — Потом, взяв юношу за руку, произнесла медленно и тихо, глядя ему в глаза: — Идем, но я пойду с тобой, я буду с тобой всюду и всегда, и каждое твое солнце, станет моим.

И они рука об руку пошли по голой равнине, и перед ними среди безбрежной тьмы стонал стоглазый город.

А наверху трепетали звезды, словно бесчисленные огни неведомого военного лагеря.

1905

Перевод Л. П. Тоом.

Я мечтал еще в малолетстве увидать безбрежное море. Чаек, резвящихся на просторе, морские валы в белоснежной пене, и альбатросов скользящие тени, и парус, прекрасный на загляденье. Я знал, и притихшее море чудесно, как спящий гигант в кольчуге железной. Волна за волной, разбиваясь на брызги, рассыпает вокруг золотистые искры, соленым дождем лебеду обдает, в берег бьет и хрипло зовет. И вдруг прибой отступает обратно, как войско, разбитое в поле ратном, как олени, когда загорается лес: буян буянил и вдруг — исчез.

О, как я мечтал о море, о его широте и величье! Услышать далекого шторма раскаты, когда ложится на вал косматый отблеск молнии зеленоватый! Я мечтал, чтобы судно кидало в провалы, но чтоб ветер не вырвал из рук штурвала, а я бы рыдал и смеялся от счастья победы!

Я мечтал обо всем об этом, и детскую душу грызла досада: на берег моря, великого моря мечтал малолетний попасть непоседа!

Отец о рабской рассказывал доле, и голос, помню, дрожал от боли. Луна высветляла крыльцо и ступени, на пастбище падали черные тени, роса пригибала стебли растений, а ночь молчала угрюмо и скорбно.

А после в юной моей душе идеалы вспыхнули, словно костер, и мне привиделся новый мир, его необъятный открытый простор, и свободный народ, разогнувший спину. Солнце в груди у меня зажглось, и все осветило, и все согрело, в мозгу загремели раскаты гроз и молнии засверкали, как стрелы: сжигают все на своем пути и сами сгорают — следов не найти.

И снова мечтал я увидеть могучее море, услышать его безбоязненный гул: великое море, победное море, море мое, море морей! И кровь начинала стучать быстрей в сердце свободном и смелом, как ты!

И вот наконец-то я вижу тебя, неизмеримое море! Какая безбрежная синева, как могуче ее колыханье! Кажется, что вдыхаешь тут самой свободы дыханье! Сердце стучит веселее, быстрее струится кровь, погасший взгляд загорелся. Я до боли в руках сжимаю решетку, я прижимаюсь усталой грудью к стене ледяной и с восторгом смотрю на мир за тюремной стеной, на бег валов белогривых, на кружение чаек игривых. В небе солнечном бирюзовом нежный пух облаков нарисован. А внизу корабли стройнотелые, заморские лебеди белые. Паруса, словно крылья, раскроются, и за морем лебеди скроются, в те край уплывут с моряками, где людей не пронзают штыками и не держат в цепях веками. О море, о радость моя, о моя благодать, — до тебя мне рукой подать! Но решетки эти и стены — до чего ж мне они постылы!

О море, что это за холмы возле самой тюрьмы? Неужели могилы? Кого это наспех, словно скотину, убили в злую ночную годину и зарыли в холодную глину?

О море, на твоем берегу я вижу и виселиц ряд! Мертвецов припекает солнце, и над берегом стелется смрад. Ты не знаешь, море, кого этой ночью, безлунной, беззвездной, пригнали на эшафот, кому завязали наглухо рот и кого танцующим в воздухе увидал удивленный восход?

А сколько пожарищ на берегу, море, ты только взгляни! Были вокруг жилища, а теперь — одни головни. Небось не само случилось такое, а все людской свершено рукою. Кто же тот беспощадный злодей, что вешал и убивал людей, кто жег дома, а жизни гасил и наш народ, как траву, косил?