Фридеберт Туглас - Небесные всадники

Так они буйствовали всю ночь — а к полудню следующего дня пробудились в монастырской башне, — в бородах голубиный помет. И снова над садом наших мыслей встает неясный лик луны. Это всего лишь плешивец-евнух звездного гарема, пресыщенный и изнывающий от скуки, планета-скопец рядом с оплодотворяющим пламенем солнца и плодоносящим полумраком земли. Только лишь юный поэт освежает ее фосфорическую маску.

Так подымем бокалы земные во славу этого донышка чаши небесной! Да здравствует неуживчивый брудершафт с этим чужедальним странником!

Небосвод выгибается над лицом шелковой тканью. Там, куда устремляешь взор, он уходит готическим сводом ввысь, опускаясь тем ниже на периферии взгляда. Словно сводчатый сине-зелено-белый полог раскинут надо всем моим существом.

Эта беспредельность кружит голову, как взгляд в бездну. Ни шевельнуться, ни помыслить, нет уже ни сил, ни желаний. Раствориться бы в этой беспредельности и вечности, растаять в мерцании сфер. Озона глоток в легкие — и конец.

…Какой-то момент полусна. Когда глаза открываются снова, они смотрят прямо на голую скалу передо мной. И постепенно начинает высвечиваться кусочек реальности размером в ладонь.

Там, в подошве скалы, есть узкая расселина, заполненная горсткой перегноя, покрытого микроскопической растительностью. Каким-то схожим с плющом красноватым мхом. Поперек расселины протоптана муравьиная трона. А на пересечении тропы с расселиной идет лютая извечная драма.

Дождевой червячок наполовину вытянулся из земли. И целая орава черных муравьев вцепилась в него острыми челюстями. Червяк сжимается, чтобы снова уйти под землю. И уволакивает за собой шайку муравьев, так что песчинки шуршат вокруг. Но не успевает червячишко расслабиться, как его снова наполовину вытягивают из земли. Так они дергают друг друга вверх и вниз. Ни дать ни взять пильщики досок. Нетрудно вообразить, как подстегивают друг друга и злобно пыхтят мураши и какое отчаяние охватило червяка. Вверх и вниз, и все на самом солнцепеке! Кольца на теле червя сходятся и расходятся, как латы на локте рыцаря. А муравьи напрягаются, словно табун медноногих рабов, которые вгоняют сваи в бездонное болото. И это длится вечность. Идет лютая драма уничтожения на клочке вселенной размером в ладонь!..

…Солнце изливает на море шелестящее обилие своих лучей. Красными стрелами падают они на воду. Колют булавками лицо и руки. А в ушах шелест и свист.

Легкие жадно вбирают озон.

Зарядил серый дождь. Капли застучали все чаще по стеклянному потолку, и света поубавилось. Дребезжание телеги на улице смолкает так внезапно, будто ездок провалился в тартарары вместе с улицей. Какое-то время еще слышится шум дождя, но потом ухо перестает улавливать и его.

По обе стороны открывается анфилада музейных залов. Их дверные проемы уходят в перспективу. Последние косяки еще белеются в неясной беспредельности, будто в зеркале. Где-то вдали сам по себе заскрипел в тишине паркет, но потом испугался и тоже стих.

И чем глубже тишина вокруг, тем больше жизни в этом царстве призраков. Видения старинных мастеров вновь обретают плоть и кровь. Словно шуршание шелка, шум деревьев, шелест крыльев слышатся в сумрачных комнатах… Где-то — вжик! — выхватили шпагу из ножен, журчит вода, рассекаемая носом лодки, гудит земля под копытами коней… Чей-то вздох, чей-то плач и чей-то громкий хохот… Шепот любовный, песнь колыбельная, хриплое проклятие…

Это тоска по жизни давно минувшей. Еще бы раз вернуться! Еще раз вспыхнуть огнем жизни и воспылать страстью! Еще раз испытать минутную радость посреди мертвящей неподвижности вечности!

Из окна открывается вид на окраинный дворик. По одну сторону череда серых, полуприсевших сараев, по другую — сгорбленных таких же сараюшек. Напротив прачечная с лиловеющим глазом-окном, дверь скособочилась. Поодаль — кубистическая панорама уступами восходящих крыш, крытых толем, горбылем. И надо всем чахлые кроны двух-трех деревьев да полоска пыльного неба, по-видимому, без всякой сколько-нибудь серьезной задней мысли.

Обыкновенно такой вид являет собой идиллическую картину. И если даже иногда в ней возникает движение, то обрывочное, эпизодическое. Вдруг откуда-то появляется пожилая женщина и начинает качать воду из колодца перед прачечной, жутко выгибая позвоночник. В другой раз на лестнице, приставленной к стрехе, покажутся чьи-то ноги, потом тело и наконец весь человек, черный, как негр, с метелкой и гирей. А то вдоль двора пролетит ошалевший от собственного величия петух, сядет на поленницу и закричит о своих подвигах. И это неистовое чавканье колодезной колонки, и неожиданное явление арапа с небес, и пылкая победная песнь петуха на миг заставляют подумать, будто вся эта неживая картина вдруг задвигается в своих сочленениях, начиная превращаться невесть во что. Чудо кажется таким близким. Но тут старуха с ведром заковыляет прочь, закоптелый негус исчезнет за воротами и, вновь обретя душевное равновесие, петух униженно лезет под сарай. И снова — тишина и неподвижность.

Один только серый котяра, сощурив глаза, созерцает открывшийся внизу натюрморт.

И сказал Лембиту {54} 54 Лембиту (?—1217) — старейшина земли Сакала в древней Эстонии, полководец эстов, пал в битве с крестоносцами. :

Жизнь прекрасна. Прекрасно небо, лес и море. Прекрасен закат и прекрасен восход, прекрасна весна и осень прекрасна. Игра прекрасна на траве и в волнах прекрасна, прекрасно, цепь размотав, поднять паруса, прекрасно лететь в мир сине-туманный.

Жизнь прекрасна, прекрасен человек! Прекрасны лучистые сны младости, горделивы мужественные мысли мужей, сладки воспоминания старости.

Прекрасны помыслы, дела еще прекрасней. Прекрасно брать, давать еще прекрасней. Прекрасно хотеть, отказываться во много крат прекрасней.

Прекрасна жизнь, прожитая прекрасно.

И сказал Лембиту:

Страшен человек, ужасны его желания, гнусны дела его. Кошмарны его когти хищника, страшны его глаза, жаждой крови горящие, но во много крат страшней его темно-красно-кровавое сердце.

На кровавой колеснице катит война по земле, в крови захлебывается мир, небо сочится кровью, в крови, ох, в крови утопает человек!

Слушайте скорбь сирот и вдов! Глядите на могилы, не убранные цветами, смотрите на холмики, не умытые слезой! Слушайте: ветер воет в развалинах! Плачьте, упав ничком на невспаханное поле!