Анатолий Жук - Бульвар

Казалось, спали только минуту, как нас резко разбудил голос:

— Виолетта, ты с ума сошла?

В раскрытом окне, напротив нас (окно мы не закрывали, чтобы был хоть немного прохладнее), стояла моя соседка Аня, и выражение ее лица было каким-то непонятным: то ли злым, то ли изумленно- любопытным.

— А-а-а, Анька, привет, — лениво потянулась Вио­летта, забрасывая за голову руки, слегка улыбаясь.

— Ты посмотри, который час! — добивалась Аня от Виолетты чего-то умного и осмысленного.

Да только Виолетта, с легкостью ребенка и шкод­ницы, все Анины попытки привести ее в чувство от­талкивала и пропускала мимо ушей.

— Ну, двенадцать, и что? — усмехнулась Виолетта.

— Как что? — даже покраснела от злости Аня. — А кто за тебя работать будет?

— Ты поработаешь, — легкий, беззаботный ответ Виолетты.

— Я не буду! — категорически ответила Аня. — У меня своих коров полсотни.

— Тогда наплевать! — так же беззаботно ответи­ла Виолетта.

— Так уволят же, — убеждала Аня.

— И пусть, — зевнула Виолетта.

Немного растерянная такой безответственностью, Аня какое-то время стояла в окне молча, не зная, что сказать и как переубедить подругу в том, что отно­ситься к своей работе так безрассудно нельзя. Ниче­го не придумала, кроме одного:

— Ну, ты... дурная, Виолетта.

Окно опустело, и в нем остался виден только ствол большой высокой липы, которая как раз перед ним росла на улице. Но через несколько минут в окне опять появилась Аня.

— Хорошо, я сегодня вечером за тебя отработаю, но чтоб завтра утром была обязательно.

— Буду, — пообещала Виолетта. — Спасибо, Анька!

— Нет, этим не откупишься. Только через магазин.

— Будет тебе магазин, будет.

Какое-то время Аня смотрела на нас молча, потом, будто спрашивая разрешения, уточнила:

— Я пошла?

— Иди, Анька, иди. Я завтра обязательно буду, — пообещала Виолетта еще раз.

И тут, будто только увидев, Аня обратилась кся мне:

— Добрый день, Александр Анатольевич.

— Добрый день, Аня. Почему так официальной Александр Анатольевич? Просто Шура, и все.

— Да как-то неудобно.

— Почему неудобно?

— Вы... Ты известность у нас.

— А-а-а, тогда да, известность нужно уважать. Можешь даже при обращении к моей персоне еще добавлять: «У-ва-жае-мый...»;

Аня хихикнула и, махнув рукой, бросила:

— Да ну вас...

И в окне опять остался только ствол липы.

— Завидует, завидует, — тихо смеялась Виолетта, натягивая на голову одеяло.

***

Я нарвался на скандал. Валя мне его выдала. Слу­хи нашей связи с Виолеттой дошли и до нее. Да и не могли не дойти. Деревня — мгновенный телефон. Еще только подумаешь, а уже все всё знают. А здесь такая открытость и неосторожность с нашей с Виолеттой стороны! Было бы удивительно, если бы наш роман остался без внимания. Можно было бы подумать, что деревня совсем умерла, спилась, заплесневела безразличием. Но — нет! Остро приняла: легко, радостно, живо. Заговорила, засплетничала. Понесла на сорочьем хвосте из конца в конец отличную новость, на разные лады смакуя и тешась ей. И, конечно, не могла не дойти и до Вали. Донесла. Как и должно было быть.

Я как раз завтракал, когда Валя взбешенной вол­чицей ворвалась ко мне в дом. Она топала ногами, кричала, используя такие эпитеты, как сволочь, блядун, подонок, бабник, паскуда, мразь... Я думал, она меня укусит. И только переживал за одно: чтобы соседи не услышали. Мне-то что — как с гуся вода. А у нее муж. У меня отпуск закончится — я поеду. А ей тут оставаться жить. Да и не обещал я ей ниче­го. Наконец, не соблазнял даже. И тем более не за­ставлял, не насиловал. И уж совсем мне не нужно, чтобы Леша начал что-то подозревать.

Вначале я пытался как-то успокоить Валю, убеж­дая ее в том, что она сама себя выдает. И если с ули­цы кто-нибудь услышит, то все поймут про наши от­ношения. А это ей совсем не надо. Пусть подумает про семью, про мужа. Наконец, про свой собствен­ный авторитет.

— Плевать мне на авторитет! — кричала Валя. — А муж никуда не денется. И не держи меня за дуру. Я все понимаю. Связался с этой шлюхой, которая прошла через все руки. Она что, более сладкая, чем я, умеет что-то такое, что я не могу?

И оскорбительные эпитеты опять сыпались на мою голову.

— Если не порвешь с ней — все окна повыби­ваю, — не унималась Валя.

Я пытался приводить новые доводы о том, что она только вредит себе, но все зря. Как глухая тетеря на токовище, она слышала только себя.

В конце концов, не выдержав этого крика, я подошел к Вале и не сильно, но достаточно хлестко отвесил ей пощечину. Валя мгновенно стихла, удивленные круглые глаза наполнились слезами. Она мгновенно выскочила из дома. Я прислушалй к себе. Сказать, что был взволнован — совсем нет. Наоборот: необыкновенное спокойствие овладело мной. А еще через какое-то время мне стало смешно: с такой открытой ревностью я встретился впервые. И, пожалуй, по-настоящему понял смысл поговорки «Не будите спящую собаку».

С Валей мы больше не встречались. Все остальное время моего отпуска, а его оставалось немногим больше недели, я проводил с Виолеттой. Днем она шла домой, заходила к Вове, чтобы хоть что-нибудь приготовить ему поесть, потом на работу, а на ночи приходила ко мне. Чаще всего мы ходили на Неман, плавали, любили друг друга.

Удивительным образом музыка тех ночей западала мне в душу. Я забывал про все невзгоды жизни. Город отходил куда-то далеко, утопая со всеми свои­ми проблемами и сложностями в светле и легкости, которые владели мной во время наших встреч с Ви­олеттой.

А, может, это было только потому, что рядом была Виолетта? Но все-таки я чувствовал, что тут присутс­твует что-то еще, более глубокое и заметное. И оно не могло не зацепить, не присоединиться к тем чувс­твам, которые возникали от присутствия женщины.

Совсем неожиданно для себя я осознал: первоос­новой всех моих чувств была именно она, земля моего детства, земля моего первого слова и первых шагов. Первым дождиком на лице и солнечным лу­чом на ладони. Первым ощущением вот этой реки.

И все вместе — женщина и земля детства — соединялись в отличительный знак, выше которого ничего не было и не могло быть. Он перечеркивал все нелепости суетливой жизни и начинал звучать мелодией, которая так глубоко западала в душу.

И в этот момент, ах, как мне хотелось бросить тот город, со всей его грязью и вонью, и навсегда вернуться сюда, в тихое и спокойное, где вечность ревниво стережет продолжение рода людского и его смерть. От этой мысли саркастическая усмешка скривила мои губы. Чем дальше от истока своего детства, тем ближе к его осознанию.

Как-то ночью мы с Виолеттой услышали, что у двери со двора кто-то скребется. Сразу подумали, что показалось. Да нет — скребется кто-то. Тихо, словно мышь пол грызет. Я осторожно вышел в сени и отодвинул задвижку, на которую всегда на ночь закрывал дверь. Потом быстро дернул ее на себя и резко открыл.