Елена Сазанович - Циркачка

– Вам хорошо говорить, – вздыхал Гришка. – А от этого зависит моя судьба, если хотите.

– Твоя судьба – в твоих руках, – хохотнул Влад. И мы, схватив Гришку под руки, потащили на торжественное открытие. Гришка упрямо брыкался в наших руках. И бормотал:

– Еще рано! Ну, погодите же вы, дураки!

И мы почти силой затащили Гришку на место его первого творения. Там уже собралось порядком народа. И мы с трудом протиснули толстого Гришку через толпу. И стали с ним рядом. Перед розовой перевязанной лентой. У меня перехватило дух. И я признался себе, что не до конца верил Гришке, когда он красочно описывал свои фантастические проекты. Но этот мост превзошел все Гришкины фантастические описания.

– Ничего себе! – присвистнул Влад от удивления. – Ай да старик!

Мост был удивительно похож на радугу. Такой же семицветный, до боли режущий своими яркими цветами глаз. И вершина его, казалось утыкалась в само небо. И его перила, вырезанные из дерева, украшенные фигурками всех на свете птиц и зверей блестели от лака. Гришка, казалось, посягнул на само солнце. На сами звезды. На само небо.

Да. Это было захватывающее зрелище. Да. Это было красиво. Но я мог поспорить с самим чертом, что ни одна живая душа не осмелится сделать и шага по этой громадине. И все становилось бессмысленным. Красота, лишенная смысла. Высота, которую никто не покорит.

– Вы поймите! – убеждал рупор, – открытие этого моста обязательно должно сопровождаться людским шествием. Иначе во имя чего загублено столько государственных рублей. Ну, граждане, давайте… Ну, дружно…

Но толпа не шелохнулась.

Гришка стоял, опустив голову. И тщательно протирал своим новым галстуком очки.

– Ну, хотя бы один человек, – уже почти плакал голос в рупор. – Неужели среди вас нет ни одного смельчака, который бы не побоялся коснуться самих звезд?

Она появилась неожиданно. С ножницами в руках. И спокойно, пожалуй, слишком спокойно, перерезала ленту. И оглянулась. И весело, пожалуй, слишком весело подмигнула Гришке. И медленно, осторожно ступая носочками, сделала первый шаг. Все затаили дыхание.

– Сумасшедшая, – прошептал я пересохшими губами.

– Умница, – выдохнул Влад.

Капа стояла на самой вершине. Ее широкое весеннее пальто развевалось на ветру. И едва касалось острых коленок. Звезды висели настолько низко. Нет, Капа стояла настолько высоко, что они касались ее рыжих волос. И она протянула руки. И улыбнулась. Звезды прыгали в ее ладошках. И она то сжимала, то разжимала кулаки. То ловила, то отпускала их, на волю. Она, как ребенок играла, забавлялась с ними. И они ее слушались. Они то пробивали ночное небо, то стремительно возвращались в ее ладони. Запутывались в ее пышных волосах, усылали ночным светом ее пальто. Она сумела покорить звезды. Она тоже не побоялась посягнуть на небо.

– Сумасшедшая, – повторял я все громче и громче.

– Умница! Какая девчонка! – перебивал меня Влад.

– Я этого никогда на забуду, – еле слышно шептал Гришка.

Она спускалась так же спокойно, легко взмахивая руками, как крыльями. И я вновь удивлялся, почему она и не летит. Это было бы настолько естественно, что никто бы не удивился.

Она спрыгнула мне прямо в руки. Она еще пахла порохом ночных звезд. Она еще пахла дымом ночного неба. Она еще пахла головокружительной, горькой на вкус высотой. «Я никогда так не смогу». Промелькнула у меня мысль. И тут же пропала, заглушенная горечью ее обветренных губ…

… Я пил ее горькие губы. Я напивался ее телом, пропитанным горечью ночных звезд. И желтые одуванчики вновь и вновь погибали под нами. Пригнув свой яркие тельца к холодной земле. И мы ближе и ближе придвигались к краю пропасти. И я уже не чувствовал страха. Я уже понимал, что за краем земли пустоты быть не может. Если мы вместе…

А потом, так же развалившись на старых тюфяках.

Тесно прижимаясь друг к другу. Им долго смотрели в окно, за которым падали белые хлопья снега.

– Это, наверно, очень красиво, – сказал я. – Желтые одуванчики в белом снегу.

– Жаль, что мы этого уже не увидим, – вздохнула Капа.

Я, словно в подтверждение ее слов, приблизился к окну.

И долго смотрел на высохшие черные стебельки, выглядывающие из-под ослепительно белого слега.

– Все равно красиво, – упрямо повторил я.

Капа внимательно разглядывала меня. И улыбалась.

– Он непременно будет похож на тебя. Такой же упрямый и лысый.

– Кто? – не понял я.

– Ребенок. Наш ребенок, Паганини.

Я бросился к ней. И крепко-крепко прижал ее голову к своей груди.

– Капа, милая моя Капа, – задыхался я от собственных слов. – Это уже точно? Ты наверняка знаешь? Тебе сказали?

– Никто мне ничего не говорил, – рассмеялась Капа. – Но я в этом уверена. Что с сегодняшнего дня можно начать отсчет, и он обязательно будет похож на тебя. Такой же упрямый и лысый.

Я нежно провел рукой по ее сияющему лицу.

– Я не лысый, Капа.

– Ну, это не важно. Ведь ты был им, когда я с тобой подружилась.

– Ну в таком случае, от тебя ему в подарок пусть достанутся веснушки.

Мы уходили от нашей страны желтых цветов, от нашего никому не ведомого края земли. Крепко взявшись за руки. И в наших руках мы уверенно несли наше будущее. Нашу любовь. А позади нас так же медленно исчезал, испарялся наш старый разваленный дом. И мы так же не могли знать. То ли его укрывали клубы тумана. То ли первые хлопья ослепительного снега. И это для нас становилось не важно…

Капа меня не обманула. Позднее мы узнали, что Капа действительно ждет ребенка. Нашего ребенка. И я его уже любил. Он был частью моей любимой. Частью ее лица, ее мира, ее судьбы. И не любить я его не мог. Пожениться мы решили сразу же посла моего возвращения. Я непременно должен был выиграть международный конкурс. Я непременно должен был завоевать золотой скрипичный ключ. И бросить к ногам моей милой девочки. Я работал, как сумасшедший. Я не досыпал ночами. Моя музыка и любовь слились воедино. И я уже не мог и не хотел их разъединить. Мы виделись реже. Но наши встречи становились настоящим праздником. В котором сверкали звезды. Рассыпались разноцветные конфетти и развевались по ветру воздушные гирлянды.

Капе я категорически запретил выступать в цирке. Она плакала, умоляла, доказывала, что несложные упражнения в первое время не повредят. А даже наоборот. Но я оставался неумолим. И ловил себя на мысли, что втайне безмерно радовался ее разлуке с цирком, ее невозможности больше летать. Капа как никогда принадлежала только мне. И я надеялся, что с цирком она наконец-то порвет навсегда. И я в конце концов ее убедил.

– Хорошо, ну хорошо, Паганини – сквозь слезы твердила она. – Я тебе обещаю. Честное слово…

– Посмотри мне в глаза, Капа!

Она посмотрела мне в глаза. И в ее глазах была робость, такая несвойственная. И я понял, что завоевал ее раз и навсегда.