Александр Щелоков - Хрен с бугра

Так в областной газете проводилась строго выдержанная линия, которая шла сверху вниз лично от товарища Иосифа Виссарионовича Сталина к товарищу Серафиму Лизунову и далее без остановок прямо в массы тружеников села, которые вдруг узнавали, что уборка — дело сезонное.

Успех любого журналистского начинания в те времена во многом зависел от того, насколько был подкован и как глубоко вник в речения Вождя и Учителя человек, взявшийся за перо.

Найти для «поднятия» силы звучания любой статьи афоризм в речах Сталина было делом нетрудным.

«Кадры, — говорил Вождь, — решают все». И бесспорная очевидность руководящего утверждения обезоруживала человека, заставляла его чувствовать себя круглым дураком, который не допер самостоятельно до понимания азбучной истины.

«Чтобы не ошибиться в политике, — советовал Учитель, — надо смотреть вперед, а не назад». И цитирование этих слов в глазах наших кураторов сразу придавало ударную силу газетной статье.

Этому нас учили в университете.

Это было аксиомой для всех, кто пел в Хоре Мальчиков.

Товарищ Серафим Лизунов помер скоропостижно с вечным пером в руках от необратимого изумления.

Однажды, проснувшись и взяв в руки газету, он понял, что вся мудрость, ради которой долгие годы на память зубрил гениальные изречения и последние указания Великого Вождя, оказалась вдруг никому не нужной.

Все, что еще недавно приводило Хор Мальчиков в душевный трепет, пошло одним махом козе под хвост.

В мире не оставалось места для товарища Серафима Лизунова с набором цитат из трудов товарища Сталина, пригодных на все случаи жизни. Цитаты остались прежними, а жизнь вдруг изменилась. Уборка перестала быть делом сезонным и вошла в обычный круг крестьянских забот на общих правах с севом и недородом.

Лизунов вмиг осознал это и ушел.

Тихо догорел в одночасье.

Место Дирижера занял представитель новой эпохи товарищ Бельдюгин.

Как правило, и низы, которые были недовольны твердостью его линии, и верхи, считавшие, что эта линия проводится без особой жесткости, переиначивали фамилию Бельдюгина, и она звучала устрашающе нецензурно.

Мое знакомство с Бельдюгиным началось в те дни, когда, вернувшись с войны, он взял низкий старт на стометровке литературного творчества.

С бордовым пузатым портфелем дотоле неизвестный сочинитель возник перед заведующим отделом культуры нашей газеты Бугровым. Возник и взял быка за рога:

— Хочу помочь вам, товарищи. Вот выиграли войну, теперь будем поднимать вашу газету.

Заход походил на атаку, но Бугров выдержал ее по-фронтовому, не дрогнув.

Я в те годы был простым литрабом и потому, делая вид человека, усердно творящего нетленные духовные ценности областного масштаба, спокойно слушал их разговор.

— Красиво звучит, — сказал Бугров деловым тоном, каким обычно говорят с посетителями, чтобы вселить в них некоторое ощущение безнадежности. — А теперь покажите, с чем пожаловали. Так ли это красиво?

— Я думаю, — сказал Бельдюгин, неторопливо расстегивая замки портфеля, — когда начнете публиковать, то лучше всего на первой странице. Знаете, иногда так помещают важные материалы — тремя колбасками сверху до самого низа. Это украсит газету, резко поднимет ее идейность, увеличит тираж.

Бугров даже не улыбнулся. Ни одной пуговицы на мундире не расстегнул. Сказал спокойно, чуть устало:

— Мы, молодой человек, только цех, в котором заготовляют газетный фарш. А колбаски — дело секретариата.

— Спасибо, понял, — сказал Бельдюгин. — Когда решим с вами, я зайду насчет колбасок в секретариат.

Он достал из портфеля толстенную тетрадь в коленкоровом переплете:

— Вот, поглядите.

— «Пословицы и поговорки войны нам и сегодня очень нужны», — вслух прочитал Бугров заголовок, украшавший титул рукописи. Он всегда читал вслух вещи, которые ему приносили. Так легче было получить поддержку коллег, сидевших в одной с ним комнате. — Что ж, тема конкретная.

— Я тоже так думаю, — скромно согласился автор.

— «Родина для нас дороже глаз», — прочитал Бугров первую бельдюгинскую пословицу.

Пошлепал губами, почесал за ухом.

— Глупость, молодой человек. При чем тут глаза, если о Родине речь? Можно ли зрение противопоставлять патриотизму?

— Это народная пословица, — сказал Бельдюгин обиженно. — Наш народ так говорит. Я лишь записываю его изречения.

— Э-э, — пробурчал Бугров. — Наш народ и не такое говорит. Если все за ним записывать…

И стал читать дальше.

— «Никогда Россия ярма не носила». Это что? Вы когда-нибудь историю изучали? Носила ярмо Россия, молодой человек. Носила…

— Да, но в переносном смысле она всегда оставалась свободной, — Бельдюгин стал распаляться и шел в атаку. — Пословица должна воспитывать у людей гордость, а не сеять в народе сомнения.

— Пословица никому ничего не должна, — устало заметил Бугров. — И уж тем более не должна быть глупой.

— Где вы обнаружили глупость? — спросил Бельдюгин зло. — Это ответственное обвинение.

— А вот глупость: «Наш покой не тревожь: всадим нож». Явно бандитская прибаутка.

— Так-так, — сказал Бельдюгин угрожающе. — Может быть, вы вообще отрицаете идею защиты социалистического Отечества?

Бугров не обратил внимания на выпад.

— Идем дальше. «Бьет Альбина из карабина». Это, извините, не пословица, а тифозный бред. Я вам таких мудростей наговорю три короба, не сходя с места. И вы их тоже на счет народа запишете?

— А почему нет? — сказал Бельдюгин. — Только вы не наговорите.

— Ладно, я добрый, — усмехнулся Бугров. — Валяйте, записывайте.

И начал импровизировать:

— «Моется Ваня в партизанской бане». «Старый Игнат взял автомат»…

— Минутку, — всполошился Бельдюгин. — Я не приготовил бумагу.

Бугров смотрел на него с нескрываемым удивлением. Он даже снял очки, чтобы лучше разглядеть собеседника.

— Готов, — бодро доложил Бельдюгин. — Диктуйте.

— «Бьет Пахом врага стальным штыком». «Варит Маша партизанам кашу». «Врагам на горе пошел в партизаны Боря». «Стал Ефим солдатом лихим»…

Бельдюгин шваркал карандашиком в своей толстенной тетради, едва успевая записывать экспромты Бугрова. При этом он повторял:

— Колоссально! Давно бы к вам прийти! Как я не допер?

— Может, хватит? — спросил Бугров, выдав на-гора еще несколько глупостей.

— На каком фронте воевали? — спросил Бельдюгин. — Такая замечательная самобытность видения…

— Нигде я не воевал, — сказал Бугров грустно. — Стар уже для войн. И болен.

— Тогда откуда у вас такое форклерное богатство?

Бугров теперь видел, что выиграть бой можно. Он постучал по крышке стола ладонью.

— Тут у меня всего такого полным-полно. А места в газете не дают. Ни одной колбаски…