Александр Щелоков - Хрен с бугра

На другое утро негромкий взрыв обрушил старую каланчу.

Черной галдящей массой взметнулись над площадью и заорали вороны. Красная пыль поднялась в небо до самой вороньей тучи.

«Сухаревская каланча» перестала существовать.

Не знаю, может быть, и на самом деле историческая ценность ее была не столь велика, но каланча уже стояла триста лет, не мешая никому, и заслуживала уважения за один только возраст. Как-никак из трех веков по самым скромным подсчетам она двести семьдесят лет служила верой и правдой пожарной охране города.

Рассказывали, что каланчу два года своими руками строил печник Иван Сухарев, житель нашего города. Он один сложил ее от фундамента до крыши. Ажурная, словно сплетенная из кружев, каланча не поддалась зловредным воздействиям времени, не треснула от морозов, не посеклась под ветрами, не потеряла цвета от дождей и метелей. Кирпичи ее, будто новые, светились густым сургучным блеском.

И вот это сооружение, без которого НАШ город становился словно бы и НЕ НАШИМ, активно не воспринял Дорогой Никифор Сергеевич, человек Большой и властный, считавший, что по всей стране может ездить со своим уставом и где угодно бухать в колокола, не заглядывая в святцы. Каланча стала первой жертвой его кипучей реформаторской деятельности в наших Палестинах.

— Что за труба торчит? — спросил он Первого раздраженно, когда машина проезжала мимо Сухаревской каланчи.

Заранее заготовленные слова о городской достопримечательности так и остались на языке Первого не произнесенными. Судьба реликвии была решена.

— Взорвите ее!

Позже прозорливые задним умом местные политики уверенно говорили, что, вознеси они своевременно на каланчу портрет Уважаемого Гостя размерами поболее, сооружение враз было бы признано необходимым для общественного прогресса в древнем городе. А так голому и беспортретному уникуму был вынесен приговор без права обжалования.

— Взорвите ее, чтобы не портила облик города, — брезгливо проворчал наш Дорогой Гость и махнул рукой.

— Есть! — послушно ответил Первый. — Уберем!

Я не сомневаюсь, что он выполнил бы указание и без военной помощи, хотя позже, когда его сковырнули с высокой должности, и он прошел революционный путь наоборот — побыв всем, стал никем, Бывший говорил, что всеми фибрами души был готов воспротивиться нелепому приказу и спасти городу нетленную частицу его древней истории, но всему помешал дурак-полковник.

Забегая вперед, скажу, что еще долго на виду у всего города лежала груда кирпичей, раздробленных умелым полковником. Не знаю, как и что он строил, но взрывать умел, это точно. И, проходя мимо, мы вспоминали тихим русским словом нашего Дорогого, хотя никто другой в стране уже не поминал его ни добром ни лихом.

Был Никиша, наколбасил и не стало его. Вроде даже и не было никогда…

Думали бы по ночам об этом наши вожди, действующие и будущие… Увы, думать — это усилие. Зачем Вождям тратить энергию?

Одно из простейших, но наиболее важных дел в жизни людей взрослых и сановных — наложение запретов.

Ах, как мы умеем делать это дело! Кое-кто и в историю попадал только потому, что придумал неведомый до него запрет — на курение табака, на ношение бороды.

Вспомните, как вяло мы говорим «да» или «можно» и как легко, как энергично рубим: «нет!», «нельзя!».

Прежде чем сказать «да», все мы долго думаем, тянем, прикидываем.

Зато «нет» слетает с языка быстро, без всякой задержки.

«Нельзя», «нет» — чаще всего слышит от папы и мамы ребенок с момента, едва омочит пеленки первой росой души.

«Нельзя!» — предупреждают нас строгие учителя.

«Не сметь!» — взывают ко всеобщей сознательности инспектора по технике безопасности.

«Выхода нет» — убеждают надписи в метро.

«Отставить!» — командуют заботливые командиры, едва мы пытаемся переступить невидимую черту воинских ограничений.

«Вход только по пропускам» — долгое время извещало оторопелого обывателя объявление у ворот Новодевичьего кладбища в Москве. А может и сейчас оно там?

Конечно, можно сказать, что подобное восприятие запретов слишком уж субъективно. Не стану спорить. Привыкнув жить в рамках крупных временных и мелких, но постоянных ограничений, мы перестаем думать о том, что их можно отринуть и отменить, зато охотно беремся придумывать и создавать новые.

Ежемесячно в нашей редакционной почте обнаруживались предложения об усилении запретов и ужесточении мер наказания. При этом основными изобретателями новых мер пресечения, новых «нет» и «нельзя» выступали, как правило, вспоенные огуречным рассолом персональные пенсионеры и обойденные боевой славой отставные полковники.

И все же самыми находчивыми в системе постановок рогаток, рогулек и острого частокола оказывались ревнители свободы слова и социалистической демократии.

«Не стой под стрелой!»

«На пол не плевать!»

«Голову в окно вагона не высовывать!»

«К дверям не прислоняться».

Конечно, запреты тоже играют немалую роль в облагораживании жизни. Вы, к примеру, бывая в Москве, когда-нибудь видели, чтобы в подземном вестибюле метро кто-то носился на мотоцикле? Уверен — нет. А не задумывались, почему? Опять нет? Тогда хоть раз для интереса прочитайте правила поведения пассажиров столичной подземки. Там среди разного рода запрещений, есть и запрет на езду на мотоциклах по станциям и переходам. Не хило, верно? И хотя наложить вето на появление байкеров в туннелях власти не догадались, правосознание столичных мотоциклистов самостоятельно распространило этот запрет на все сооружения метро. А ведь не запиши ограничения в правила, лихие гонщики сбивали бы зазевавшихся пассажиров в подземных дворцах. Разве не так?

Но все это детский лепет по сравнению с тем, что власти запрещали нашей советской, социалистической, самой свободной в мире прессе.

В каждой редакции хранителем и блюстителем порядка в царстве запретов был некоронованный, но всесильный ЦЕНЗОР, вооруженный толстенным перечнем всех «нельзя», который в газетном просторечии именовался «Святцами».

Вынужденные постоянно сперва проходить сквозь широкие врата СВОБОДЫ печати, а затем лавировать между узкими параграфами ЗАПРЕТОВ, старые советские и партийные редакторы были покрыты выговорами, как гладиаторы боевыми шрамами и увешаны иными взысканиями, будто полководцы орденами. Каждый из них знал: хочешь получить пинка под зад — преступи запрет, сколь бы тот ни был дурацким.

Наш Главный за годы своей безупречной службы заслужил столько упреков, что их трудно просчитать даже на ЭВМ.

Первый выговор ему был торжественно и всенародно объявлен, когда в статье старого учителя проскочила фраза о том, что в нашей области проживает около десяти тысяч неграмотных. Разразился скандал. Оказывается, существовал властный запрет на пересчет неграмотных по областям. «Раз сказал товарищ Сталин, что в нашей стране неграмотность ликвидирована, — поучали Главного Там Где Надо, — значит, этот тезис прессе следует подтверждать, а не ослаблять путем публикации неосмысленных политических фактов».