Жоржи Амаду - Бескрайние земли

— Я хочу лишь оказать вам услугу. Вы отдадите приказание жагунсо — и все будут знать, даже если я буду отвечать перед судом, — что это вы послали уничтожить Жуку Бадаро. И никто больше не полезет ни к вам, ни к вашей женщине… Вас будут уважать…

Манека Дантас хлопнул Виржилио по плечу; для него это было простейшей вещью в мире:

— Что стоит сказать пяток слов?..

Орасио добавил:

— Вы мне нравитесь, доктор. Человек вы знающий. Но здесь, в этих краях, от одних знаний толку мало, сеньор.

Виржилио опустил голову. Полковник собирался послать убить Жуку, но хотел, чтобы именно он отдал распоряжение жагунсо: таким путем адвокат вошел бы в круг храбрецов Ильеуса… Он подумал об Эстер, оставшейся в другой комнате со своим вязанием, — ее мучила ревность. Виржилио мечтал зажить вместе с ней, уехать в другие края, в цивилизованный мир, где человеческая жизнь представляет какую-то ценность. Уехать подальше отсюда, от этих лесов, от этого варварского города, от этого кабинета, где два полковника советуют ему ради его блага — ради его блага — послать убить человека… Бежать с Эстер, и тогда иначе будет выглядеть каждое утро, прекраснее станут вечера, не слышно будет других стонов, кроме любовных стенаний. В иных, далеких краях…

В кабинете снова раздается голос Орасио:

— Решайтесь, доктор…

Стояла зима с ее долгими проливными дождями. Вода стучала по крышам, сбегала по оконным стеклам. Ветер с океана сотрясал, деревья в саду, срывая с них листья и плоды. Эстер закрыла глаза и увидела бешено крутящийся в воздухе листок, на котором собирались капли дождя, утяжеляя его и валя на землю. От этого видения ей стало холодно и еще больше захотелось спать, она прижалась к любимому, ноги ее переплелись с его ногами, голова покоилась на его широкой груди. Виржилио поцеловал прекрасные волосы женщины, затем осторожно прикоснулся губами к ее закрытым глазам. Эстер протянула обнаженную руку и обняла Виржилио. Ее все сильнее одолевал сон, тяжелый сон, тело ее устало от неистовства недавних страстных объятий. Виржилио попытался с ней поговорить, рассказывал ей что-то торопливым и нервным голосом. Ему не хотелось, чтобы она засыпала.

Была полночь, и дождь лил не переставая, он все усиливался, а с ним приходил и сон, размягчавший тело Эстер. Виржилио продолжал говорить; он рассказывал ей разные истории, которые произошли с ним, когда он еще был студентом в Баие. Он даже заговорил о женщинах, прошедших в его жизни, — может быть, это разбудит ее, прогонит сон. Эстер отвечала односложно, кончилось тем, что она повернулась и легла на живот, спрятав лицо в подушку. Она все же прошептала:

— Рассказывай, милый.

Но тут он заметил, что она заснула, и только сейчас почувствовал всю пустоту произнесенных слов, фраз об университетской жизни. Пустые, лишенные всякого смысла и интереса слова.

Капли дождя стекали по стеклам. Виржилио подумал, что они похожи на слезы. Хорошо бы поплакать, облегчить свое страдание… Так поступала Эстер. Узнав, что он танцевал с Марго в кабаре, она дала волю слезам, и потом ей было гораздо легче выслушать объяснения Виржилио, поверить им. Многие утешались слезами. Но Виржилио не умел плакать. Он не заплакал даже тогда, когда получил на улице известие о том, что отец его скоропостижно умер в сертане. А он безумно любил отца, знал, каких жертв стоило старику оплачивать его обучение, знал, как отец гордился им. Даже в тот день он не заплакал. Комок подступил к горлу, Виржилио остался стоять на улице, там, где знакомый передал ему письмо тетки с печальным известием. Комок в горле, но ни слезинки в глазах, таких сухих, что они прямо горели. Ни слезинки…

По стеклам одна за другой сбегали слезы дождя. Виржилио подумал, что ночь оплакивает всех убитых на этой земле. Их было много; лишь буря с проливным дождем способна была оплакать столько насильственных смертей. Что он делал в этом краю, зачем он приехал сюда? Теперь уже поздно. У него была Эстер, он уехал бы с ней одной. Когда он ехал сюда, он был преисполнен честолюбия, видел в мечтах горы денег, парламентское кресло, политическое влияние, видел, как он управляет всем этим плодородным краем какао.

В первое время он только об этом и думал — и все шло хорошо, именно так, как он хотел: он зарабатывал деньги, полковники доверяли ему, он имел успех как адвокат. Да и политические дела шли хорошо: власти штата все больше отдалялись от федерального правительства — для каждого дальновидного человека становилось ясно, что они не смогут удержаться у власти после предстоящих выборов, а, возможно, вынуждены будут уйти еще раньше. В Баие кое-кто поговаривал о назначении в этот штат интервентора [22] Интервентор — правительственный наместник, назначаемый федеральным правительством во время чрезвычайного положения в штате взамен выборного губернатора. . Лидеры партии, к которой принадлежал Виржилио, находились в настоящее время в Рио, где вели переговоры, они были даже приняты президентом республики. Положение все больше прояснялось. Было весьма вероятно, что Виржилио выдвинут кандидатом в депутаты на выборах будущего года, и если эти политические изменения произойдут, то, безусловно, он будет избран…

Но появилась Эстер — и все это потеряло значение. Теперь для него важна была только она — ее тело, ее глаза, ее голос, ее желания, ее ласки. В конце концов он может сделать карьеру и начав с Рио — ведь так он и намеревался поступить вначале, когда заканчивал юридический факультет. Если бы ему удалось устроиться в адвокатской конторе с хорошей клиентурой, он бы очень скоро продвинулся: время, проведенное в Табокасе и Ильеусе, принесло ему заметную пользу. Здесь за несколько месяцев он научился большему, чем за пять лет пребывания в университете. Была в ходу поговорка, что ильеусский адвокат может быть адвокатом в любом месте земного шара. И это было верно. Здесь требовались все профессиональные уловки, знание в совершенстве законов и путей их обхода. Несомненно, Виржилио имел крупные шансы выдвинуться в любом месте, не зря в Ильеусе_его считали одним из лучших судебных адвокатов. Конечно, в Рио труднее сделать карьеру и времени для этого потребуется больше, чем здесь, где он уже создал себе имя и как юрист и как политический деятель…

Быстро и легко… Виржилио задержался на этих двух словах, пришедших ему на ум. Быстро — может быть; легко — нет… Разве легко отдавать приказы убить человека, для того чтобы заставить себя уважать, поднять свой престиж перед лицом общественного мнения, получить возможность сделать политическую карьеру? Не легко… По крайней мере для него, Виржилио, получившего воспитание в ином краю, с иными нравами, иными чувствами. Для местных полковников и адвокатов, состарившихся в этом краю, — для Орасио, для Бадаро, для Манеки Дантаса, для Женаро с его показной культурностью и достоинством человека, который не ходит в дома терпимости, — все это было легко.