Ахто Леви - Бежать от тени своей

Дни бегут, недели идут. Прошел месяц, вслед другой. Постепенно и здесь стало холодать. Садоводы с каждым днем все реже приходили, в Садах стало тихо, пустынно, спокойно – никого, кроме брошенных ими здесь, теперь бездомных, кошек и собак, рыскающих вокруг в надежде на кусок чего-нибудь съедобного. На Днепре катера и теплоходы сокращали график. Ощущал я себя как в ссылке, – полная изолированность.

И все же приятно было бродить по бескрайним лугам, похожим на степь, слушать посвист ветра в ветвях деревьев, футболить тут и там собачьи черепушки, останки тех же оставленных здесь четвероногих. По ночам меня развлекали мыши: они такую подымали кутерьму, что казалось, домик развалится. Когда тихо-тихо сидишь в темноте на постели, свесив ноги па пол, вдруг почувствуешь нежное-нежное прикосновение к голой пятке – мышь! Тепло становится от их присутствия. Эти тонкохвостые ребята, в сущности, довольно скромные, и едят они не очень много, а разве они виноваты, что их столько развелось… Ведь и человечеству предстоит решать проблему перенаселения планеты, хотя пока оно в основном стремится решать проблему перенаселения своих владений мышами. Евгений Михайлович привез крысоловку, чтобы я их, мышей, ловил. Но она у меня бездействовала – от присутствия хоть чего-нибудь живого уменьшается чувство одиночества.

Вот я и подумал, что по-настоящему бездомным бывает не тот, кому негде спать или держать свой скарб, а тот, у кого нет ни одного живого существа, от общения с которым было бы ему тепло.

За это время я мало употреблял спиртного, разве что от сильной усталости изредка пару бутылок вина. Свежий воздух и тишина понемногу восстанавливали изношенную нервную систему. И так я был горд своей умеренностью, что почувствовал потребность похвастаться ею – прежде всего, конечно же, Зайцу: ведь она обрадовалась бы больше всех!

Но однажды я опять совершенно выдохся – устал писать. Я все же продолжал выжимать из себя «умные» мысли и что-то, в общем, делал, но вдруг стал сомневаться в смысле всего сделанного. Меня душили сомнения: нужно ли это вообще, будет ли от этого кому-нибудь польза или вся моя работа окажется в урне для бумаг? Как узнать, что все, что я делаю, – правильно? Как нужно делать, чтобы было правильно? У кого спросить, с кем посоветоваться, кому показать, почитать? Хотелось почитать хоть кому-нибудь, чтобы увидеть реакцию слушателя и определить по ней правильность своей работы.

Решил почитать Роксане и Евгению Михайловичу. Сунул рукопись в папку – и был таков.

Они были дома, ворона – тоже. Но все были страшно заняты. Дочка делала уроки, Роксана опять что-то солила. Евгений Михайлович оказался углубленным в какие-то свои расчеты. Ворона долбила кукурузный початок. Стало ясно, что моя писанина здесь, по крайней мере сейчас, никому не нужна. Даже не заикнулся о своем намерении. Сослался на то, что просто шел мимо и зашел повидать их. Придумав благовидный предлог, раскланялся и ушел, огорченный невероятно. Эх, Зайчишка! Вот кто меня всегда терпеливо выслушивал, даже тогда, когда я порол явную чушь…

Дело шло к вечеру. Проходя мимо магазина, вошел, купил бутылочку вина, в скверике выпил. Сразу пропали сомнения, огорчение как рукой сняло. Отправился дальше и оказался в объятиях молодого сержанта милиции.

– Куда идешь? – спросил он, словно старого знакомого.

Я, откровенно говоря, растерялся, потому что шел бесцельно, во власти хорошего настроения.

– Прямо! – ответил я, и он решил взять меня с собой в опорный пункт, где я оказался первым посетителем в тот вечер. Сидели скучающие сотрудники и медсестра. Я объяснил, кто я такой, показал документы и принялся читать стихи Киплинга. Читал с чувством. Стихи им понравились. Вручив мне мою папку и документы, отпустили.

– Куда все-таки идешь? – поинтересовались на прощание.

– А какая следующая улица?

– Жадаиовского.

– Во… Туда и иду.

Простились дружески. На душе стало еще теплее, и я купил еще одну бутылку вина, потому что если настроение у человека хорошее, почему оно не должно стать еще лучше? Выпил в подъезде. Вскоре попалось кафе, вошел и увидел у одного столика симпатичных молодых парней. Решил почитать им рукопись, не сомневаясь, что они-то уж понимают толк в превратностях любви…

Пробуждение было ужасным.

Пришел в себя от скверной боли в сердце. Глаза понемногу свыклись с тусклым светом, и я догадался, что лежу на носилках, на полу, в огромном, холодном, слабо освещенном подвале. В нос ударил удушливый запах. Рядом кто-то застонал. Повернув чуть голову, увидел страшную, в кровоподтеках, небритую рожу. Она смотрела на меня не мигая, в упор, одним глазом. Вместо второго – кровавая дыра. От человека шла резкая, отвратительная вонь. Где-то раздавался свирепый храп.

Справа от меня лежал интеллигентного вида пожилой человек в застегнутом на все пуговицы пальто и босиком. Немного дальше виднелся кто-то с забинтованной головой, в изорванной одежде. Весь подвал был заставлен носилками с похожими на моих соседей людьми. Я начал мало-помалу понимать ситуацию.

Попробовал пошевелить рукой – шевелится. Обрадовался. Стал ощупывать себя – вроде бы целый, только сердце ныло тупой болью. Видно, я потерял сознание – ведь именно так главным образом умирают алкоголики: упадут и больше не встанут.

Осторожно поднялся с носилок. Нужно было выбраться из этого жуткого места как можно скорее. Но как?! В дальнем конце подвала заметил транспортер, он шел от пола до люка в стене. Видно, через этот люк и по этому транспортеру нас сюда, в подвал, и доставили. Я добрался по транспортеру до люка, он оказался запертым. Направился к двери в другом конце подвала. Здесь рядом с лопатами, шлангами и корзиной, полной кровавых бинтов, постанывая, лежал юноша. Осторожно толкнул дверь – открылась. Я оказался в узеньком коридоре. Из-за ближайшей двери донесся женский голос:

– Воды нет же. Мыть-то их чем?… Узнай-ка, когда дадут.

Я прошел мимо, поняв, что услышанное относится к обитателям подвала, в котором просыпаться страшнее, чем в лунную ночь в морге. Каким-то чудом обнаружил выход во двор больницы и здесь пустился в такой бег, на какой был способен мой истощенный организм. Скорей! Прочь! В Сады!..

И только там сообразил, что прибежал без папки. Искал ее везде. Опорный пункт нашел, но оттуда я ушел с папкой. Кафе не нашел. В больнице о папке никто ничего не знал, да и обо мне тоже. Вконец измотавшись, я пришел к заключению, что потерял единственное, чем был богат, – рукопись, что теперь я просто обыкновенный бродяга.

Какой контраст! От общения с респектабельными гуманитарными деятелями – до собранных в этом подвале отверженных… Вчера – ресторан на телебашне в Берлине, сегодня – подвал и общество алкоголиков, собранных со всего города!..