Александр Торин - Дурная компания

Долина встретила меня свежим, пахнущим солью морским воздухом, зеленью сосен, соседствующих с пальмами и секвойями, блестящими роскошными автомобилями, неслышно несущимися по автострадам, чистенькими зданиями, покрытыми красными черепичными крышами и уютными кафе, в которых по слухам собираются Нобелевские лауреаты. Люди вокруг ходили без автоматов, на входе в магазины не проверяли сумки на наличие взрывных устройств, и дома обывателей были на мой взгляд совершенно не приспособлены к ракетным и химическим атакам. Самое поразительное, что местных обитателей все это совершенно не удивляло, равно как и то, что за чрезвычайно умеренную плату из их кранов круглые сутки текла горячая вода. Эта удивительная возможность в любой момент открыть кран и встать под душ особенно поразила меня, привыкшего к безденежью и к спартанским условиям израильской зимы.

Во время конференции произошел смешной случай, заставившийся меня задуматься о материальной стороне жизни. Я встретил нескольких русских ребят, работающих теперь в Америке. Как это всегда бывает, мы разговорились, рассказывая друг другу свои впечатления, вспоминая общих знакомых и после заседания зашли в уличное кафе и купили несколько бутылок пива.

Я с удивлением смотрел на то, как мои спутники долго пытались отвернуть металлические крышки. Оказалось, что на американских бутылках была предусмотрена специальная резьба, позволяющая без труда их откупорить. Однако, пиво оказалось немецким и бутылки были запечатаны самым что ни на есть обычным способом.

— Чего же делать? — в недоумении спросил один из моих новых знакомых.

— Надо магазин поискать, купить открывалку, — уверенно произнес второй и уже начал приподниматься со стула.

— Мужики, вы чего, охренели что-ли? — я продемонстрировал бывшим советским гражданам традиционный способ открывания запечатанных бутылок путем прислонения металлической крышечки к столику и последующего легкого удара по горлышку. Мои спутники вначале с удивлением посмотрели на меня, потом друг на друга, и в глазах у них промелькнуло смущение. Случай этот окончательно убедил меня в правильности марксистского тезиса о том, что бытие определяет сознание.

Буквально в нескольких минутах от центра, временно собравшего под своей крышей ученых мужей, работал мой старый друг, с которым мы вместе учились в институте. Еще встретившись с ним в аэропорту, я успел заметить, что он не только стал солидным, хорошо одетым господином, но и заметно посвежел. Куда-то пропал болезненный, землистый цвет лица, вместо этого на его щеках играл здоровый румянец, пробивавшийся сквозь светло золотистый загар.

Андрей работал в процветающей местной фирме, основанной выходцем из России времен стабильного застоя Ефимом Пусиком. Компания Пусика производила уникальное электронное и механическое оборудование, с каждым годом богатела все больше и больше, что сказывалось на благосостоянии сотрудников и естественным образом заставляло меня вспоминать о скромной университетской зарплате. Моя старенькая и первая в жизни машина, стоившая больше чем деньги, вырученные от продажи новой кооперативной квартиры в Москве, к этому времени как раз проржавела, и в салоне после дождей хлюпала вода. Предстоящая починка нависала надо мной своей унылой неизбежностью, обещая оставить солидную брешь в семейном бюджете и вызывая некоторое чувство неуверенности в завтрашнем дне, по слухам довольно типичного в капиталистическом мире.

Конференция подходила к концу, и в один из вечеров Андрей заехал за мной на своей новенькой Тойоте. Лицо его было важно и торжественно, щеки слегка надуты. Он посмотрел на меня оценивающе. Взгляд его скользнул по туфлям, десять лет назад купленным по талонам перед моей свадьбой в магазине для новобрачных, австрийскому костюму, по случаю выхваченному тещей на какой-то распродаже для ветеранов и заслуженных работников в период конца застоя в Москве, израильскому галстуку и рубашке с едва заметной надписью «Москва» на нагрудном кармане, пересланной родителями из Москвы для бедствующих научных сотрудников в Израиле. По-видимому мой внешний вид хотя и оставлял желать лучшего, тем не менее его удовлетворил. Он раскрыл рот и произнес тоном диктора советского телевидения, объявляющего о визите важной государственной особы: «Я рассказал Ефиму о тебе, и он хочет с тобой встретиться».

Мы уже как-то обсуждали эту тему, и я тогда отнесся к подобной идее без особого энтузиазма, так как мои познания совершенно не совпадали с той областью, в которой Пусик сделал свой бизнес. К тому же время было уже довольно позднее — начало девятого вечера — и лицо мое, по-видимому, выразило некоторое недоумение, замеченное Андреем.

— Сейчас мы поедем к нам в компанию! — по-военному отчеканил он. — Ефим ждет. — Эти последние слова были произнесены с каким-то особым оттенком значимости, с придыханием. Наверное, так же когда-то вызывали какого-нибудь деятеля искусств на ночное совещание к Сталину в Кремль — тоном, не терпящим возражений и объясняющим непонятливому товарищу всю неуместность его мягкотелого замешательства.

Через четверть часа мы уже подъехали к зданию компании Пусика. «Pusik»

— гласила крупная эмблема у входа. Меня поразило, что несмотря на поздний час окна двухэтажного просторного здания были ярко освещены, а стоянка была плотно заставлена машинами сотрудников. «Вот это работа,» — подумал я, и вдруг в голову полезли полосы старой газеты «Правда», описывающие суровую и напряженную борьбу за существование, которую приходится вести среднему американскому труженику. Труженик этот потому и обладает сравнительно высоким уровнем жизни, что все свои силы отдает работе. Правда, все это напускное, так как труженик этот не обладает уверенностью в завтрашнем дне, потому в душе его усиливается напряженность и усталость. Я потряс головой, и белые газетные полосы развеялись, как улетающие бабочки-капустницы.

Мы поднялись по небольшой лестнице и зашли в здание. Недалеко от входа в ярко освещенном холле стоял довольно крупный, благообразный джентельмен лет пятидесяти-пяти — шестидесяти. Одет он был в плотный черный шерстяной пиджак дорогого покроя, в белоснежную рубашку, брюки стрелочкой, и был до синевы выбрит. Ярко выраженные еврейские черты пожилого одессита совмещались в нем с аристократичностью облика, властностью и осознанием собственной силы.

— Это Ефим, говори с ним только по-английски! — шепнул мне Андрей, и на лице у него появилась почтительная улыбка.

Рядом с Ефимом стоял седой пожилой господин благообразного вида с римским профилем и с маленькими седыми усиками. Он держал в руках огромный чертеж какого-то устройства, весь испещренный деталями, разметками, отверстиями и бог знает чем. Судя по его безупречной английской речи, господин этот родился и прожил всю свою жизнь в Западном полушарии. Голова его была как-то втянута в плечи, и вся фигура изображала некоторую подобострастность и полную готовность исполнить любое распоряжение хозяина.