Лебедев Andrew - Орёлъ i соколъ

Ах, какая это была машина!

Хорьх-кабриолет с откидывающимся кожаным верхом. Широкий, низкосидящий, хищный хорьх. Он весь сверкал свежим лаком – двуцветный – светлобежевый по длинному капоту и крыльям, и тёмно-коричневый по бокам. Сиденье рядом с водителем было свободно для Марыли, а позади Олега – на широком диване коричневой кожи сидел уже знакомый Марыле английский музыкант – Джон Леннон в своей вечной линялой курточке из синего коттона, такой, какие носят рабочие сцены и в круглых очечках, какие бывают у аптечных провизоров и библиотечных архивариусов. По бокам английского музыканта – слева и справа от него, сверкали улыбками две девушки.

Когда машина тронулась, Олег познакомил их с Марылей, – это спортсменки – Маша – теннисистка и Алина – гимнастка.

Объяснялись на смеси русского, французского и английского.

Джон совершенно не говорил по-русски, но неплохо владел языком Вольтера.

– Марыля, я напишу музыку к рок-балету, – сказал Джон, – и причем в этом балете, который поставит мой друг Баланчин, одну партию будет танцевать не балерина, а спортсменка по художественной гимнастике, это будет здорово, – при этом Джон обнял Алину и с нежной улыбкой посмотрел на девушку.

– А что такое рок-балет? – спросила Марыля, оборачиваясь назад.

Набегающий ветер красиво взметал светлые пряди ее волос.

– Вы не слышали рок-оперу Ллойда и Вебера? – изумился Джон, – тогда надо непременно дать вам послушать.

– А кто будет делать декорации? – поинтересовался Олег, не отрывая глаз от набегавшей под капот дороги.

– Я думаю, Энди Вархолл, – откликнулся Джон, – представляешь, какая будет сенсация, балет на музыку Джона Леннона в постановке Баланчина и солистки Алина Кабаева и Марыля Брыльска. Каково! ….

Место для пикника выбрали на крутом берегу реки, откуда открывался прекрасный вид на широкий плес, на песчаный островок посреди Вислы и на островерхий костел на том, казавшимся далеким отсюда берегу.

Девушки постелили на траву большую белую скатерть, достали из багажника корзинки с вином и снедью и с природной женской хозяйственностью принялись раскладывать и расставлять привезенное угощение.

Широко расставив ноги, Джон стоял зажмурившись, подставляя лицо жаркому полуденному солнцу.

– Это не как у вас в Англии! – назидательно заметил Олег, – здесь климат континентальный.

На втором году службы Володю Худякова откомандировали в учебку.

Учебка была в городе Омске…

Два месяца были чем-то вроде отпуска, во время которого можно было совершенно забыть про войну и про все что с нею связано.

Пообвыкнувшись в учебке, Володя как-то пошел искупаться в Иртыше. Вообще, самовольные отлучки из части, не говоря уже о купаниях, формально считались большими проступками, но старослужащему сержанту – "дедушке Советской Армии", да еще и понюхавшему пороху – афганцу полагались некоторые поблажки. Даже начальник штаба, и тот, увидев Худякова, неспешно бредущим в сторону реки, не тормозил свой "Уазик", а проносился мимо, нещадно пыля.

Пылевое облако медленно-медленно отползло по едва слышимому ветерку вправо от дороги. Володя сплюнул, откашлялся и невольно взглянул на свои неуставные юфтевые офицерские сапоги… Сорвал пару росших поблизости лопухов, и смахнул с голенищ сухой желтый налет. Внизу за поворотом открывался Иртыш. Широкий. Почти такой же как Волга у них в Ульяновске. А слева от дороги показались четыре домика кержачьего хутора. Володины товарищи ругали его обитателей, называя бесполезными: "ни самогона тебе не дадут, потому как не пьют, ни насчет бабс…" А Худяков ходил туда рядом на облюбованное место, под обрывом, где пустынный песчаный пляж растянулся аж километра на два – на три. Кто его мерил?

Хотя прапорщик Елисеев из санчасти, известный в учебном полку спортсмен десятиборец, бегал тут все босиком с голым торсом. Пробежит мимо валяющегося на песке Володи Худякова и только крикнет, – эй, кончай курить, давай спортом заниматься!

Володя любил здесь лежать, и думать. В прошлом году умерла бабушка Валя и его не отпустили на похороны. Начальник штаба сказал, что бабушка не является близким родственником. Мол, кабы мать умерла… Володя тогда тогда едва слезы сдержал.

Но не стал унижаться – объяснять, что бабушка Валя дала ему самое-самое дорогое – счастливые дни школьных каникул в деревне. А потом прибежал в каптерку к земляку Сашке Старцеву, и все же дал волю чувствам. Поревел.

Через месяц, в своем письме мама написала, что ездила в деревню и была у бабы Вали перед самой ее смертью. И совсем не ожидал Володя от мамы, что она написала, как бабушка "велела ему молиться и в церковь ходить", потому как в тайне от его отца и дедушки Ивана Максимовича, когда тот был еще в должности, покрестила Володьку в церкви. И еще, мама прислала ему крестик простенький алюминиевый, иконку картонную Богоматери Казанской, и молитвослов тоненький в мягкой обложке.

Почтарем тогда у них Леха – дружок его был. Раскрыли они с ним посылку еще по дороге в роту. А не то, замполит бы с этой религиозной атрибутикой известно как бы поступил!

Носить крестик на груди, Володя не стал, нельзя ему – командир, сержант, и вообще… Не положено. Но спрятал крестик в кармашек своей гордости – офицерской кожаной планшетки, которую почти официально носил повсюду через плечо. А потом, когда едва не лишился сумки по прихоти самодура начштаба бригады, что прямо рвал ее у него с плеча как не положенную сержанту срочнику, перепрятал крестик под обложку военного билета, и носил его повсюду в нагрудном кармане – рядом с сердцем.

Володя любил приходить в эту оконечность пляжа еще и потому, что иногда здесь можно было встретить Любочку – кержачку с хутора. Она ходила как и вся ее родня по женской линии, в платке, скрывающем волосы, глухой блузке с длинным рукавом и плотной юбке, скрывающей даже щиколотки. Однако по всем признакам, ноги у Любочки должны были быть исключительно стройными и красивыми. Володя чувствовал это по ее глазам. Легкой походкой, держа пряменькую спинку, Любочка подходила к воде, скидывала простые спортивные тапочки – полукеды, и садилась на песок возле кромки набегающей волны.

Как же ты так загораешь? Разденься! – кричал пробегавший мимо спортсмен Елисеев.

Любочка улыбалась краешками губ и ничего не отвечала. А Володя смотрел на нее издали. И любовался тонкой линией всегда улыбчивого, но в тоже время грустного лица.

Только на второй месяц командировки они с Любочкой все же разговорились. Как то само собой это произошло. И потом она приходя сюда, сразу шла не к воде, а подсаживалась метрах в десяти… Володя понял сразу, чтоб коли родня заметит, не очень ей попало. Любочка садилась на песок так далеко, что бы было можно расслышать слова, но и не напрягать голос. А так – вроде и не вместе сидят – этот солдат, и она – дочка старого кержака Михея Власова.