Лебедев Andrew - Смоляночка

Боль иногда вспыхивает там, внизу, в глубине. Но теплые волны, накатывают все чаще, заглушают ее совсем. Становится легко и хорошо. Так невозможно хорошо, что нельзя поверить, что кто-нибудь еще кроме них двоих мог испытывать когда-либо такое. Если бы так было со всеми, то все были бы счастливы.

Вот это и есть любовь, самая сокровенная ее часть. И какими пустыми по сравнению с ней кажется все остальное и "обожание" нелепое и стихи в альбомах и болтовня.

Какой глупой она была.

А ведь если бы этого не случилось, она бы так и не узнала, как это хорошо. Нет, глупости! Просто это случилось бы позже, наверное, с кем-нибудь другим. Но было бы с ним так же хорошо, как с Володей?

Он замер, и осторожно вышел из нее. Медленно выползающее это движение заставило Дашу задрожать. Некоторое время она лежала, закрыв глаза и все еще переживая наслаждение. Володя вытянулся рядом, продолжая ласкать ее.

Сколько это продолжалось? Даша не могла сказать, потеряла счет времени. Перед глазами все расплывалось в какой-то дымке. Внизу живота все ныло, она осторожно коснулась там пальцами. В темноте не сразу поняла, что такое темное окрасило их.

Кровь. Да, конечно. Так и должно быть.

Но почему-то не жалко было нисколько своей невинности. Разве не стоило проститься с ней ради того, что она только что пережила?!

Искусанные губы болели, но как сладка была эта боль. Когда она снова открыла глаза, то увидела, что Володя улыбается.

– Почему ты смеешься? – спросила она удивленно.

– А что ты там шепчешь, милая?

Она натянула простыню под подбородок, прикрываясь.

Володя смотрел в ее лицо. Красивее этого лица не видел никогда. Он знал, как это бывает. Знал, что любовная страсть меняет лицо, так что даже самая невзрачная девушка превращается в красавицу. Что же говорить о Даше Азаровой. Даша Азарова ангелу подобна.

Еще Володя подумал, что ему не удержать будет ее. Не удержать в придворной кутерьме, думал он с грустью, незнакомой ему доселе. Не уберечь для себя.

Он погладил ее по щеке.

– Милый… – прошептала Даша тихо, – любимый…

Она тяжело дышала, глядя на него, усталого. От этого устают. Она только теперь почувствовала, что тоже утомилась. Уткнулась в его плечо, прислушиваясь к своим ощущениям. Ей казалось, что тело ее стало иным, словно родилась она заново…

Так вот что это такое, думала Даша. Какая я была глупая, что боялась. Вот если бы возможно было испытывать ежечасно, хотя бы сотую часть того, что она сейчас пережила. О, тогда вся жизнь была бы райским блаженством!

И странно, что скоро настанет утро и все пойдет по старому и будут те же лица и надо будет молчать о том, что случилось…

Странно, что об этом говорят только шепотом, разве что-нибудь может быть прекраснее этого. Или может, никто не испытывал того же, что и она. Нет, такого не может быть.

Грех? Что же тут грешного… Разве кому-нибудь было плохо от того, что они сделали сейчас. Никому не было плохо.

И нисколько не жалко невинности.

За окном светился месяц в сером петербургском небе. +++

В которой мы знакомимся с гвардейским поручиком Машковым Полк шел из церкви в роты. Унтера сами разводили гренадёров по казармам и свободные от службы офицеры, кто верхом, кто в экипаже, а кто и пешком, как Машков, разъезжались, расходились по своим квартирам, чтобы ввечеру собраться у кого-нибудь из друзей – поиграть в карты, попить вина.

Машков был зван на квартиру к капитану Краузенбергу, там затевалась большая игра, но хотелось поручику не туда, а в салон к Надин Золотицкой. К этой содержанке князя Мещерского. Там играла музыка, там звучали голоса модных итальянских певиц, там мужчины вели умные разговоры об искусствах и о политике. Машкову довелось бывать там дважды. Совершенно случайно попал он туда.

Машков ехал с Марсового поля втроём с поручиками Вольфом и Нейдгартом, когда пустившись вдоль Летнего сада быстрой рысью, они обогнали открытый экипаж с двумя молодыми в нем дамами.

Саша Вольф отсалютовал дамам, и одна из них, это была Надин Золотицкая, она мило улыбнулась и попросила Вольфа, который был ее хорошим и добрым знакомым, представить ей и ее товарке-француженке – мадмуазель Дюваль остальных офицеров.

Так Машков был приглашен в салон мадмуазель Надин в первый свой раз.

И вышло так, что бывать у Золотицкой оказалось в тысячу раз интереснее и приятнее, чем закладывать талии и пить мозельское на квартире у Краузенберга.

Машкову было гораздо интереснее то общество, что собиралось здесь, на углу Фонтанки и Невского. Но манкировать офицерским собранием тоже было нельзя.

Полковник граф Батицкий говаривал, поучая, что в бою товарищество особо проявляется. И нельзя рассчитывать на успех в сражении, если всех офицеров полка не связывает самая крепкая дружба, когда один считает другого братом. А такое братство достигается только путем совместного времяпровождения не только на плацу и в казармах, но и на досуге. За карточным столом, в дружеской пирушке.

Но не виноват же Машков в том, что общество, которое собиралось у Надин, и разговоры, которые велись там, были ему интереснее, бравады пьяных поручиков, что то и дело хвастались своими любовными победами, да новыми породистыми лошадьми.

А у Надин Золотицкой в тот раз пела Инесса Тольмани. Ах, как чудно она пела.

А какие умы блистали там!

Воронцов-Дашков, Волынцев, Горчаков Андрей Иванович, Глазенап Григорий Иванович…

Машков за счастье почитал, постоять рядом, за спинкой канапе, на котором сидела мадмуазель Надин и послушать, как собравшиеся вкруг ее мужчины говорят о политике и об искусстве.

Но нужно было поддерживать дух товарищества.

А посему, Машков решил, что нынче будет не в салоне у Надин, а у Краузенберга, где наверное проиграется и будет пьян. …

Когда Машков вошел, сбросив шинель в руки рабу Краузенберга Никите, дым в комнатах стоял коромыслом.

Вова Забродский подыгрывая себе на гитаре, пел куплеты:

O ma charmante

Ecoute ici

L"amante qui chante

Et pleure aussi

Машкову тут же поднесли водки.

Он выпил залпом.

Чтобы сравняться с товарищами.

А у Забродского с Краузенбергом выходил забавный спор.

– Ну и что вы за русские? – ухмылялся Краузенберг, – поете по-французски.

Девушек вам подавай, чтоб француженка была?

– А ты сам то кто! – орал веселый и улыбчивый Вова Забродский, – немец, перец, колбаса, душа некрещеная!

– Я то уж более русский чем ты, – отвечал Краузенберг, отбирая у Забродского гитару, – слушай вот, какие песни петь надо.

И Краузенберг запел неожиданно высоким голосом:

Кудри девы чародейки

Кудри блеск и аромат

Кудри кольца, кудри змейки

Кудри бархатный каскад.