Andrew Лебедев - Все голубые фишки

– Что мы совсем как рабочая скотина здесь?

– Этот Путин хуже чем наш Туркмен-баши, если такое здесь с нами творят.

Но Мэлс быстро усмирил недовольный ропот.

– Жене и детям Исо прораб зарплату за три года пошлет, целых сто тысяч рублей, а вы помолчите, захотели назад по домам разъехаться? Я никого не держу, идите, в другом месте такие деньги попробуйте заработать.

И никто больше не ворчал.

Все – и каменщик Аба Елеусизов, и арматурщик Бэн Алишеров, и плотник Хамзан Дехканов и все тридцать совершенно бесправных работяг из далеких Пянджа и Ашгабада закрыли рты. Потому что у каждого там в голубых далях предгорий Алатау остались жены и дети, которым если они перестанут посылать им деньги, придется заниматься воровством и проституцией. …

В свой последний путь Исо Шевлохов ехал без особого комфорта.

В заднем "обезьяньем" отделении старого милицейского УАЗика.

Магомед Алиев сам сидел за рулем. С ним на южную городскую свалку поехал и последний плакальщик усопшего – бригадир Мэлс Хамданов.

– Надо бы договориться с бомжами, чтобы похоронили по нашему, лицом на восток, – сказал Мэлс.

– Договоримся, – кивнул Алиев, покусывая свою вечную зубочистку, которую он лет пятнадцать подсмотрел в каком-то американском кино. …

Через полтора месяца Алия Шевлохова и правда получила из России деньги.

Много денег.

Триста долларов.

В киргизских сомах это было почти полторы тысячи.

На такие деньги можно несколько месяцев жить – не тужить.

И можно было не ходить больше на государственную дорогу Ашгабат-Туркменбаши.

А Алия ходила туда.

Ходила и садилась к шоферам грузовиков всего за пять сомов.

И старшая дочь Алии – Сади ходила туда.

И младшая скоро пошла бы.

Если бы не муж.

А муж Исо в последнем письме писал, что там в России на стройке их называют "кули".

Так смешно…

Кули… ….

– Гоша, у тебя кули есть, чтобы резинострел свой на ком опробовать? – задорно сверкая новенькими по израильской технологии выбеленными зубами, спросил Вадик, – или собака какая-нибудь?

– Я тебе дам, собаку калечить! – грозно прикрикнул на приятеля Богуш.

Игорь Александрович – для близких друзей Гоша вертел в руках новенький, принесенный Столбовым револьвер.

– Это мой тебе подарок на сорок пять лет, – пояснил Вадик, с почти нежной но вместе с тем подобострастной улыбкой глядя на своего институтского товарища.

В далеком детстве, на первом курсе строительного института, когда они вместе со Столбовым прогуливали вторую пару лекций, сидя в кино, перед экраном, по которому скакал гэ-дээровский индеец Гойко Митич, как они мечтали о такой настоящей боевой железке с барабаном и с шестью блестящими патронами в её баррелях!

Игорь Богуш помнил и тот фильм, после которого он стал четко представлять себя в кресле очень большого руководителя.

Это была экранизация рассказов О-Генри.

– Боливар не выдержит двоих…

Именно эта сцена произвела тогда впечатление на юного Игоря Богуша, именно эта сцена, что была в кабинете президента нефтяной компании, когда бывший громила – ковбой – грабитель почтовых поездов, открывал ящик своего письменного стола, и там, рядом с коробкой гаванских сигар лежал его старый шестизарядный кольт.

Гоша на всю жизнь сохранил этот образ, как мечту, ведшую его к вершинам строительного бизнеса.

Коробку самых дорогих сигар он давно уже постоянно держал в своем столе.

А вот теперь и револьвер ему принесли.

Вместе с лицензией.

– Ну что, если не в собаку, так давай в твоих таджиков постреляем? – скалился Столбов.

– У меня нет таджиков, – сказал Богуш, холодно поджав губы.

У него уже давно было заведено такое правило, которого Гоша придерживался всегда, – даже в шуточных разговорах с друзьями не говорить о запретных и незаконных аспектах своего бизнеса и своей бухгалтерии.

– Я плачу все налоги, – говорил он друзьям.

– Ну, мы то понимаем, – улыбались товарищи.

– Нет-нет, я правда плачу, – настаивал Богуш.

И в таком правиле был залог некой уверенности в том, что именно отсутствие опасной раздвоенности, некоего двоемыслия – "семь пишем, два в уме", помогут потом в случае чего не сбиться на следствии.

– Нету у меня на стройке незаконных таджиков, – повторил Богуш, убирая кольт в стол, кладя его на взлелеянное детскими мечтами место.

– А я слыхал, что давеча у твоего Игнатьева на строительстве шестнадцатиэтажки, таджик упал и разбился, – возразил Столбов.

– Брехня, газетчики врут, – ответил Богуш, – это все происки конкурентов из "пятнадцатого треста", это их оплаченные папарацци брешут, это они хотят меня на рынке скомпрометировать.

Вадик Столбов хорошо знал, что это не брехня, но спорить с приятелем не стал.

Тем более, что с пятнадцатым строительным трестом у Вадика таких теплых связей, как здесь в УНИВЕРСАЛЕ не было, и выиграй "пятнадцатка" тендер на новое строительство, вряд ли получил бы Столбов заказ на проект. А с заказом и деньги.

Деньги, без которых нынче – никуда.

Он даже замурлыкал про себя.

"Говорят, говорят.

Ну и пусть говорят.

У цыганок глаза словно звезды горят – говорят, говорят…" Этот романс Вадик всегда заказывал для Игоря Александровича, когда они с Богушом ужинали в цыганском ресторане на крутом берегу реки Каменки.

Там строчки такие были, которые Гошу приводили в экстатическое состояние.

Всюду деньги, деньги, деньги…

Всюду деньги – господа.

А без денег жизнь плохая – не годится никуда.

Это точно, без денег никакой жизни нет.

И куда может сгодиться жизнь без денег? …

А жизнь Вадика Столбова закладывалась не на таком лёгком старте, как у Игоря.

Если у Богуша, когда ребята поступали в институт, отец был уже начальником Дорожно-строительного треста, то у Вадика на момент защиты диплома папа работал всего лишь простым мастером на заводе и не имел, даже высшего образования.

Карьера Столбова потому складывалась куда как менее стремительно, камешек к камешку, кирпичик за кирпичиком, возводил аккуратный Вадик маленькую пирамидку своего большого будущего благосостояния.

И спасибо природной сообразительности – в том, что в строительстве воровать очень легко, умный Вадик разобрался очень быстро.

И разобравшись, Вадик еще больше прилип к другу своей студенческой юности.

Это был союз меча и орала замешанный не на классовой ненависти жителей уездного города Удоева к пролетариату и большевикам, нет это был союз проектировщика и подрядчика, замешанный на дележе огромных денег, крутившихся в строительном деле.

Господи!

Гоше уже сорок пять…

Правда, говорят, что сорок пять лет мужчины не отмечают.