Andrew Лебедев - Все голубые фишки

Но Гоша – то никак не посмеет зажать свой юбилей.

Общественность ему не позволит.

Холуи, те забастуют, мол, не лишайте нас возможности полизать начальственный зад!

А вообще, кому Гоша, а кому и Игорь Александрович…

Генеральный директор и председатель правления совета акционеров стройтреста

Вадик Столбов, один из самых хитрых в их группе, тот всегда за Гошу держался, вечно отирался возле мощной Гошиной спины. Вернее, за ней, ища и находя там в тени этой мощной спины вожделенного покровительства, замешанного не на каких-то зыбких связях новых деловых знакомств, тем более зыбких в наши временна, когда моральные обязательства ничего не стоят, а находил в Гошиной тени крышу, замешанную на самом крепком цементе нашей жизни, на верности институтской дружбе.

Вадик вообще был из их группы самым практичным пользователем связей и знакомств, и с успехом эксплуатировал с детства усвоенную истину, что ласковый теленок двух маток сосет.

И более чем преуспел в эксплуатации этой истины.

Думая об этом, готовясь пойти на Гошин юбилей, Миша Летягин вдруг со всей бросающей его в дрожь пронзительной отчетливостью вспомнил страстную речь одного их однокашника, произнесенную на выпускном банкете в Метрополе.

Женя Губанов был старше их всех. Он и на дневное поступил по верхнему возрастному пределу, в тридцать, тогда как большинство их – и Богуш, и Столбов, и Летягин, представляло стайку семнадцатилетних маменькиных сынков – едва окончивших Краснокаменские десятилетки.

В инженерную жизнь Женя Губанов вступал когда ему уже было сорок, тогда как им всем – и Гоше, и Вадику, и Мише, всем им на том выпускном едва стукнуло по двадцать…

Ими правило легкомыслие, тогда как над Жекой Губановым уже довлел страх приближавшейся старости. Вот Жека и разразился тогда программной речью, окрашенной таким искренним пафосом, природу которого Миша смог оценить только спустя много лет.

Их товарищ аж плакал, и так крепко сжимал в руке стакан с водкой, что он того и гляди должен был треснуть в Женькиных лапищах. А Губанов, глядя именно на Гошу, на Гошу, который был на тринадцать лет младше Женьки, глядя на него, и сморщив в плаксивой гримасе лицо, с придыханием говорил, как всегда коряво, потому как никогда не был красноречивым оратором, говорил, утопая в своем косноязычии, – друзья, давайте, кто достигнет высот, тот будет и других тащить, давайте поклянемся, что кто выйдет в начальники, будет и дружков своих к себе пристраивать, давайте пообещаем сейчас друг-другу помогать, тащить и помогать…

Губанов показался тогда Мише жалким каким-то.

А сам Миша, пребывая в эйфории юношеской безответственности, какая бывает только в сладкий период желторотой детской уверенности, что весь мир лежит у твоих ног, отнесся в тот вечер к той речи Женьки Губанова очень легко… Никак не отнесся, и сразу про нее забыл.

А теперь вот, в канун Гошиного сорокапятилетия – вдруг вспомнил.

Женька то вот три года уж как помер. Помер, кстати говоря, в нищете и в одиночестве.

И нынче, вспоминая те страстные слова, произнесенные Губановым на выпускном… де, давайте, кто достигнет, кто вылезет в начальство, давайте тащить и вытаскивать…. теперь вспоминая это, Миша подумал, что изо всей их группы, по самому максимуму этим Женькиным заветом попользовался Вадик Столбов. Тот, который ласковым теленком был всегда готов не то что двух, а четырех маток сосать.

Вадик Гошиным покровительством пользовался на все сто процентов.

Больше лимита, отпущенного на одного однокашника…

За всю их группу попользовался, а еще какие его годы! И сколько он еще выжмет из институтской дружбы с Гошей…

Миша усмехнулся своим мыслям.

Но все же. Как прозорлив был их переросток Жека, ведь именно на Гошу он тогда взирал с пьяным вожделением, когда говорил о будущих протекциях. Значит, верил, значит, чуял…

И не ошибся.

Правда, сам не вылез, благодаря Богушу…

Даже в половину, даже в четверть от того, как вылез Вадик.

А вообще, Гоше надо было что-то дарить.

В этом всегда была загвоздка.

Богатому человеку, у которого несколько больших квартир и домов, несколько Мерседесов и джипов, что ему подаришь, чем его удивишь?

Но Мише повезло.

Когда у его Ангела-хранителя случалось хорошее настроение, Мише бывало, улыбалась удача.

Вот и теперь, наверное в зачет недельного Мишкиного воздержания, проблема с подарком разрешилась как то сама.

Возле старой Знаменской церкви чуть поодаль от нищих, разложив свой товар прямо на асфальте, стояли черные антиквары. Перекупщики, а то и воры, из тех, что шастают по окрестным деревням, где за водку, где за просто так – обманом и угрозами отбирают у старух сохранившиеся в избах образа.

Те, что реально стоили больших денег, те иконы после оценки и реставрации шли иностранцам за большую валюту. А те, что особой ценности не представляли, ложились на асфальт, возле паперти Знаменской церкви.

Миша подошел.

– Святой Игорь имеется? – спросил он.

– Вам повезло, – отозвался продавец, – редкая иконка у меня для вас имеется, Святой благоверный князь Игорь Черниговский.

Желтым от табака пальцем спекулянт показал на лежавший возле его ног образ…

Икона Летягину сразу глянулась.

На гнутой дубовой доске, в голубых лазоревых тонах князь Игорь с черным тонким ликом, с остренькой бородкой, с пергаментным свитком в тонких длинных перстах…

Прям как Гоша с чертежами своих новостроек, – подумал Летягин.

– И по чем у вас князья Игори? – спросил он спекулянта.

– Эта иконка? – переспросил продавец, и оценивающе оглядев Мишу с ног до головы и прикинув в уме, сколько этот покупатель может иметь в своем кармане, сказал поддельно-небрежным тоном, – триста баксов, хозяин, вещь классная, середина восемнадцатого века, новгородская школа.

Миша тоже оценивающе оглядел спекулянта.

Это был уже состарившийся рокер семидесятых годов, для которого время во всем – и в длине волос и в одежде остановилось на четвертом альбоме "Лед Зеппелинн"…

Миша замялся.

Триста долларов эта икона может быть и стоила, если бы она случилась теперь не здесь, на асфальте Знаменской площади, а в антикварном магазине на набережной Сены на острове Ситэ… Здесь она стоила явно дешевле.

Миша тут же вспомнил, как случалось ему торговаться, делая чейндж дисками тех же "Лед Зеппелинн", когда как и этот спекулянт, он носил длинные до лопаток волосы и его линялые джинсы "рэнглер" имели нежно лазоревый цвет… Как фон этой иконки.

– Пятьдесят баксов, дружище, – с улыбкой сказал Михаил, – из уважения к памяти Бонзы пятьдесят даю.

– Да ты что? – возмущенно приподнял брови старый рокер, – это же Игорь, что в крещении Георгий, а в иночестве Гавриил Ольгович святой благоверный князь Черниговский Киевский, – рокер был искренне возмущен, – икона редчайшая, такую нигде больше не найдешь, не в каждой церкви даже образ святого Игоря имеется, а не то что… и тем более пятого июня как раз именины его…