Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

– Тебе это был тяжелый удар, сынок? – спросил Гром, усаживаясь около мальчика на корточки.

– Как обухом по голове! – отвечал тот, не задумываясь. – Все знают, какая разница – быть белым или цветным, даже если ты всего-навсего Вальдес.

Факундо слушал и согласно покачивал головой. Ему нравилась прямота ответа.

– Я знаю того, кого ты назвала моим отцом. В той стороне мне нечего искать. А кто такие вы? Сесилия слышала что-то из семейных преданий. Беглые, симарроны.

Кажется, ходили со знаменитым Каники, потом пропали на много лет. А теперь появились, как чертик из табакерки. Как это получилось? Как вы оказались здесь, в Гаване, и разгуливаете среди бела дня? У меня не укладывается в голове.

Скажите мне, что к чему.

– У тебя в голове много мусора, сынок, – ответил Гром. – Если его оттуда вытряхнуть, все уложится хорошохонько. Черное – это черное, а белое – это белое, так вас там, в монастыре, учили? Незачем добавлять тебе головной боли.

Может быть, на первый случай тебе достаточно знать, что мы твоя семья и готовы тебе помочь в деле, которое ты посчитал безнадежным. Так? Конечно, так. Ты знаешь, что мы висельники, но все равно готов принять нашу помощь, э?

У сына блестели глаза. Ром на него сильно действовал.

– Вы отчаянные люди, – сказал он. – Наверно, только такие и могут мне помочь.

Потому что сам я не знаю, как поступить.

Мы кое-что придумали на этот счет и объяснили парню, что потребуется от него и от его возлюбленной. Выслушал, подумал и кивнул:

– Согласен. Если только согласится Сили, я согласен.

Потом я рассказала сыну историю его происхождения: откуда он взялся и как потерялся, и что из этого последовало. Я не была слишком откровенной в том, что прямо его не касалось. Не оттого, что не доверяла – того, что он знал, хватило бы препроводить нас известно куда; нет, просто мы еще не освоились достаточно, чтобы быть откровенными. Головной боли ему впрямь было достаточно на первый раз.

На прощание я дала ему денег. Он заколебался, принимая их и мне это было больно и обидно.

– Сынок, – сказала я, – эти деньги такие же честные, как у твоего патрона. Ты веришь мне на слово или рассказать, откуда они?

Энрике смутился. Взял кошелек, опустил, не глядя, в карман и молчал, не зная, как поблагодарить. Слова "мама" все не могло сойти с его языка, а не называть меня так он тоже стеснялся. Все это я понимала, и сам мальчик был как на ладони: серебристо-русые волосы, глаза цвета светлого изумруда. Цвета его характера: зеленый и серебристый. Таким он и доныне остался.

Он решился, наконец:

– Спасибо, Ма!

И поцеловал руку.

"Ма" – обычное обращение к унгане, а не к матери… но я его приняла. Нельзя же требовать все сразу от бедного мальчика.

Санди спросил, когда сын ушел:

– Отчего ты ему сразу не сказала, что вы богаты? Это сильно подсластило бы ему пилюлю.

– Ах, сынок, – ответил вместо меня Гром, – как ты не понимаешь: а вдруг ему деньги будут родные, а мы – чужие?

Санди, бедняга Санди, как его ошарашило то, что у меня есть сын почти такой же взрослый, как он сам! В течение всего разговора он молчал, вертел рюмку в руках и переводил глаза с меня на Энрике и обратно. Те десять лет, на которые я была старше его, вдруг дали себя знать таким неожиданным образом. Нет, Санди мало трогало то, что мой сын был ближе к нему по возрасту, чем я. Скорей, его задело лишнее доказательство того, что я никогда не буду его женщиной, – только его.

Санди любил меня тяжело и обреченно, и то, что он мог попросить час или два свидания наедине и не получал отказа, скорее отравляло ему душу, чем приносило облегчение.

Мы двое суток добирались до Порт-Рояля. Все мысли вертелись вокруг Энрике. Ах, трудно было об этом думать! Не будет ли он всю жизнь стыдиться своего происхождения, полюбит ли меня, брата, сестренку, станет ли другом отчиму?

Гром был немногословен:

– Я сделаю все, что могу. Я всегда хотел иметь много сыновей, – мало дела, что он беленький, был бы толк. Но монастырское, черт его побери, воспитание! Жил бы он с нами, был бы человеком. Зависит от него: захочет ли он нас понять и принять такими, какие мы есть. А не захочет… Я не стану подстраивать жизнь под него и тебе не дам.

И закончил, как подвел черту:

– Чтобы мы его уважали – пусть научится уважать нас.

Ах, у нас хватало перемыть парнишке все косточки! Только в первых числах декабря мы опять сели в лодку и отправились по знакомой дороге.

Филомено уже лихо управлялся и с суденышком, и с навигационным инструментом. Но Мэшем все же отправился с нами. Он не обращал внимания на письма дяди, где содержались строгие наказы возвращаться.

– У старика хватит клерков в конторе свести приход с расходом.

Санди насточертело думать о деньгах. Ему нравилась наша компания, и не только из-за меня. То, чего мы наглотались досыта и считали испытаниями в жизни, он называл приключениями и прямо жаждал приложиться к этой чаше. Молодость! В нем она кипела через край… а во мне уже начинала перегорать, потому что, имея двух взрослых сыновей, поневоле начинаешь по-другому смотреть на многие вещи.

Однако жизнь не дала остепениться, и в ветреный декабрьский день мы вышли в море, держа направление к Гаване.

Снова мы не стали затруднять себя прохождением через таможенную и паспортные конторы, хоть наши бумаги и были в полной исправности. Снова лодка была спрятана в укромном месте, а Филомено отправился искать брата, и привел его в то же самое уютное заведение.

– Ну что, сынок, ты не передумал?

Нет, он не передумал. Он держался уверенней и смотрел спокойней. Видно, за два месяца привык если не к нам, то к мысли о нас.

– А девушка не передумала?

Нет, и девушка не передумала. Впрочем, я иного и не ожидала. Дон Федерико поглядывал подозрительно, но мер никаких не предпринимал, поскольку дочка старательно соблюдала приличия. Разрешение на брак он должен был написать на днях и уложить до свадьбы в тот же самый неподъемный железный ящик, где лежали метрика дочери и другие семейные документы.

Ну, так ладно; пришлось несколько дней подождать, а заодно сделать кое-какие дела. Я снова навестила донью Вирхинию – узнать, как она управляется с опекунством, и заодно попросить об одном одолжении ее мужа… Одолжение оказалось не бесплатным, потому что потребовалось дать взятку другому таможенному чиновнику.

Наконец все было готово.

Придержать собак ночью Евлалия отказалась даже за деньги:

– Подозрение первым делом падет на меня! Я не хочу расстаться с местом, где прослужила чуть не больше полжизни.

Пришлось обходиться без нее. Сесилия впустила меня в дом через знакомую калитку в сумерках, когда было достаточно светло, до того часа, как выпустили догов.