Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

Я не стала приближаться к ограде. Моя фигура всем почему-то всем хорошо запоминалась, наверно, из-за роста. Филомено подошел к воротам и серебряным реалом стал делать намеки садовнику, неторопливо ковырявшемуся в клумбе. Тот намек понял, перекинулся парой слов с моим парнем и шмыгнул на задний двор.

Прошло, наверно, не меньше получаса, пока на дорожке показалась величественная фигура домоправительницы. Она наморщилась, увидев незнакомого мальчишку, но сын подхватил ее под руку и повел в ту сторону, где я прогуливалась взад и вперед.

Похоже, старые шлюхи никогда ничему не удивляются. Евлалия глазом не моргнула, увидев меня на дорожке, хотя отлично знала, что уезжала с Кубы.

– Здравствуй, кумушка, – сказала она мне, – что, в Африке слишком припекает?

– Пожалуй, кумушка, – отвечала я, – мне-то ничего, но для детей климат оказался плох. Ты уже выдала замуж внучек? Марта сказала, что я должна помочь им с приданым.

И с тем вложила ей в руку увесистый кошелек.

Квартеронка хмыкнула, опустила его в карман передника, – а эти карманы, надо сказать, до того здоровы – прямо бездонные! Она повела меня куда-то вбок, где в ограде, окружавшей сад, была маленькая калитка. Отперла ее своим ключом, вошла со мной и снова закрыла на замок.

– Как я нашла его? Не твоя забота, как. Сама проверяла все твои приметы, по-моему, все сошлось. Я следила за ним давно, парень неглуп, хоть и себе на уме. Когда сеньор капитан ушел в отставку, он занялся коммерцией, – отчего же нет, если деньги водятся, и ему потребовался секретарь. Мальчишка воспитывался в хорошем месте, имеет рекомендации от монастыря. Ученый, грамотный, фу-ты-ну-ты, английский, французский, даже латынь – молитвы, что ли, читать? Воспитанный, вежливый, язык подвешен… к месту пришелся. Даже слишком бойкий: завел шашни с дочкой сеньора. Знаешь, капитан овдовел три года назад? Единственная дочка, нинья Сесилия. Залетел не по чину – хоть его тут и считают за белого. Все равно, приютская вошь, что с него возьмешь? Он сам не знает, что имеет родню – я помалкивала. Обрадуется ли он тебе, неизвестно, но я свое дело сделала. Посиди на этой скамеечке, я его пришлю. А ты, парень, погулял бы пока.

Филомено заартачился – ему смерть как хотелось поглядеть на брата, но Евлалия его взяла за ухо и повела за собой:

– Побудешь, где я тебе скажу.

Вечерело, вытянутые тени ложились поперек дорожек. Деревянная скамья казалась раскаленной сковородой, и я не могла усидеть спокойно.

Наконец в дальнем конце аллеи мелькнула юношеская фигура, – узкие панталоны обтягивают ноги, просторная белая рубаха схвачена тугими манжетами в запястьях.

Пружинящим, размашистым шагом подошел он ко мне:

– Ты хотела меня видеть?

Я смотрела на него молча и долго, – так долго, что он смутился. Он был красивый юноша, почти семнадцати лет. Чуть выше среднего роста, крепок в кости, широко развернуты плечи. Кожа покрыта тем красноватым загаром, что бывает только у белых людей. Курносый нос, широко расставленные глаза, зеленые, как у кошки.

Круто вьющиеся волосы серебристо-русого цвета, нежно-розовые губы с пушком над верхней. Мастью он удался в отца. Но статью…

– Что ты меня рассматриваешь, женщина? – перебил он мое молчание. – Евлалия сказала, что меня ждет какая-то особа, имеющая сведения о моей родне. Это ты – та особа? Слушай, что ты на меня пялишься, я что, на кого-то похож?

– Похож, – сказала я, – очень похож. У тебя на запястьях – две линии из точек, по шестнадцать в каждой, и такие же на лодыжках. За левым ухом татуировка в виде крошечного молота и на шее сзади, под волосам, родинка. Так?

Он улыбаться перестал.

– Так, все так. Ну и на кого же я похож?

Я не задумывалась с ответом.

– Блондин, как твой отец. Но только папочка у тебя был хлипкий, плюнь – перешибешь. Ты пошел в дядю по матери, – лицо, фигура, походка, все манеры.

– И кто же этот дядюшка, на кого я похож?

– Эдан Митчелл, кучер богатого лондонского купца, он недавно перебрался из Англии на Ямайку. Он мальчиком был молотобойцем в кузне своего отца и мог отбиться один от пятерых балбесов.

– Неплохое родство, – отвечал юноша с задумчивой усмешкой. – Я бы предпочел в дядюшки самого купца, а еще лучше лорда, но уж если кучер – согласен, пусть будет кучер. Рассказывай дальше, женщина. Кого ты еще знаешь из моей родни?

– Могу назвать тебе имя твоего отца. Может статься, ты с ним знаком, а если и нет – его имя наверняка тебе известно.

– Ну? – и нахмурился, сведя брови тем же движением, как это делал всегда его дед, мой отец.

– Фернандо Лопес Гусман, он женат на двоюродной сестре твоего хозяина. -…ньо! – только и сказал парень, сжав кулаки. – Ты это точно знаешь?

– С осени тысяча восемьсот шестнадцатого по февраль тысяча восемьсот девятнадцатого я жила в его усадьбе "Санта-Анхелика" в качестве горничной доньи Белен. Мое имя – Кассандра Митчелл де Лопес, сынок. Может быть, оно тебе тоже известно.

Он не сразу понял. Потом раскрыл в изумлении рот, охнул и побледнел сквозь загар.

– Ты хочешь сказать, что ты… ты моя мать? Ты, черная, моя мать?

Конечно, он не захотел в это поверить.

– Как ты можешь это доказать?

– Сотней способов. Спроси Евлалию, – мы знакомы с тех пор, как твой отец проиграл меня дону Федерико в карты, и я когда-то, хоть и недолго совсем, жила в этом доме. Если есть охота, спроси самого дона Федерико, – он много чего мог бы рассказать. А всего вернее расспросить донью Белен… они по-прежнему друзья с капитаном? Или съездить в Санта-Анхелику и потолковать со старыми слугами.

Приврут, конечно, – я знаю негров, но расскажут про белого ребенка горничной, про донью Умилиаду и много что еще.

Тут у парня подкосились ноги и он сел на скамью. Я села рядом и, взяв его руку в свою, – большая, тяжелая рука, кулачище молотобойца, – расстегнула манжету, подняла рукав и обнажила узор татуировки. А потом сняла с руки браслет – мой узор был таким же точно.

– Анха, – сказал он с каким-то странным недоумением в голосе, – значит, я мулат. Я слыхал, что бывают такие белые. Ну и что ты собираешься теперь делать?

Вообще, откуда ты взялась, и как тут оказалась, и кто ты есть?

– Хороший вопрос, сынок. Кто я такая – рассказывать долго и трудно. Такая мать, как я, не подарочек. И мне хотелось бы, чтобы ты ни словом не обмолвился капитану о том, что меня видел. Я в Гаване, чтобы разыскать тебя. Что собираюсь с этим делать? Ничего. Оставайся белым, мой мальчик. Это удобнее, чем быть цветным. Евлалия не проговорится, а больше о нашем родстве никто из посторонних не знает. Договорились?

Энрике ответил не сразу, почесывая в вихрах:

– Послушай… А кто был здоровенный черный малый, который возил меня на черной лошади?