Лариса Миронова - Сердце крысы

Я приводил какие-то (не очень веские, а то и вовсе схоластические) соображения, но он, резко прервав меня, вдруг сказал:

– Я вижу лишь одну, но очень серьезную проблему в том, что вы сейчас мне тут рассказали. Вы смешиваете эмоции, как основу жизни души, и нервические состояния, сопровождающие различные движения психики. Вот в чем ваша главная ошибка.

Он стоял ко мне вполоборота, и я прекрасно видел, как его глаза за толстыми стеклами очков сверкнули красной смородиной. Я отчетливо видел его профиль, если только это можно так назвать – Оооо! Этот большой горбатый нос, низкий разрез рта, скошенный подбородок…

Я зажмурился, чтобы отогнать наваждение. Он молчал, и я слегка приоткрыл левый глаз – на лице шефа важно и плавно шевелились длинные белесые усы! Я зажмурился снова. Он первым прервал молчание. Сказав «кхе-кхе», он подошел к большой клетке, указал на одну из сидевших там крыс и сказал:

– Вот эта – самая эмоциональная. Но какое сердце! Успешно перенесла все методики, за ней стоит понаблюдать.

– Я знаю эту нахалку, она – самая крупная и никогда не прижимает уши, когда на неё смотрит человек.

Ей-Богу, крыса смотрела на меня с презрением!

Демонстративно усевшись на край кормушки, красотка тщательно умывалась. Вистары очень и очень чистоплотны, они проделывают этот ритуал несколько раз в день, однако на сей раз крыса не просто умывалась, она как бы говорила нам – я умываю руки.

Крепкие задние лапы, длинные и сплющенные, как у аквалангиста, ступни. Передние лапки похожи на ручки маленькой куклы. Быстро, как если бы она взбивала коктейль, терла крыса свою красивую, башмачком, мордочку. Три-четыре быстрых, как молния, движения, потом – трёх-трёх пыль с ушей…

Покончив с уборкой верха, она принялась за бока, затем вылизала лапки-ручки, прочесала коготками задних лапок бока от позвоночника до брюшка, и только после всего этого взяла, как хворостинку, свой длинный хвост и быстро продернула его через пасть, как если бы это было простое игольное ушко, а хвост был бы ниткой.

Закончилось священнодействие обсасыванием розового кончика хвоста, самых его чешуек.

Всё это время мы для неё будто и вовсе не существовали. Умывшись, крысы сладко зевнула во всю пасть, продемонстрировав нас сапфирно-розовый язычок и два длиннющих желтых резца снизу. Затем она устроилась на полу клетки, положив морду между передними лапами, как это делают собаки, и прикрыла глаза, сквозь белесые реснички они посверкивали алой смородиной.

И только хвост выдавал её беспокойство – он подрагивал так, словно это был провод под напряжением и, через него пропускали несильные, но частые разряды тока.

– Нагла, мать! – восхитился я беспримерным поведением подопытной крысы.

– Но чертовски хороша при этом, – согласился шеф и улыбнулся без обычной теперь, почти дежурной иронии.

Больше о новом эксперименте разговора не было. Но за неделю до Нового Года на доске объявлений был вывешен приказ по институту – мне и Майе поручалось квартальное исследование века. Мы должны были изучить и запротоколировать развитие стресса, приводящего к инфаркту миокарда, у крыс различного группового уровня от крысы альфа до крысы омега…

Альфа и омега определялись степью социализации крысы – то есть её социальной активности.

Нет, конечно, Пасюк всё ещё оставался нашим вожаком, что бы там ни говорили злопыхатели. А таковых развелось пропасть сколько!

Где-то поднахватались новомодных идей о «свободе брюха» и пошел вселенский хай: «никакой власти не признаем, кроме власти своих собственных желаний!».

Пасюк тогда много говорил об одичании стаи, утратившей Истинное Знание. Зачем подчиняться Общему Порядку, если нет в этом никакого Высшего Смысла?

Но что такое – Высший Смысл? Истинное Знание?

И что это за Общий Смысл?

Зачем рядовой крысе вообще задумываться над этим? Она рождается, живет и умирает, руководствуясь понятными ей мотивами – жить надо. Потому что тебя родили на свет, и ты должен сделать всё то, что обычно делают все вокруг – и лишь сделав всё это, можно смело умирать. Иными словами – надо есть, пить, размножаться и в меру развлекаться… Пока жив.

Какой ещё Высший смысл?

Пасюк проповедовал: «Когда утрачивается Высшая Целесообразность в жизни стаи, жизнь каждой отдельной крысы утрачивает всякий смысл, даже если она и не подозревает об этом. Жизнь такой крысы не стоит и шерстинки из хвоста…».

Всё в нашем обществе пошло кувырком и надежды на то, что всё когда-нибудь уладится, становилось всё меньше и меньше.

Молодняк быстро усвоил все премудрости лжи и лести. Все понимали, что им всюду говорят ложь, но все делали вид, что во всё это искренне верят. И только крыса с вывихнутыми мозгами могла себе позволить иное поведение – быть правдивой.

Сикофанты и деляторы, прочая охлократическая муть… Прежние стукачи эпохи застоя просто младенцы рядом с ними!

А сколько зауми внезапно развелось вокруг попранных идей «титанизма-утопизма»!

Наши профессора перестроились на марше, так спешили не опоздать! Теперь они всё с тем же рвением вбивали в головы юного поколения новый комплекс идей – «хамократии и демонизма». А на простом народном диалекте это означало – всякая чертовщина и дерьмо…

В школах стали практиковать обучение во сне или – по телевизору. И значительная часть стаи не замедлила впасть в дремучее невежество и духовную спячку. Даже самые продвинутые бизнесмены и вумены не могли прочесть, пусть хотя бы из-под палки, лист формата А4, не то что – написать на нём…

Пасюк, видя всё это, впал в жестокую ностальгию и его «бормотания» о пасюках – последнее, что ещё делалось им для поднятия духа стаи с энтузиазмом.

Не забывайте – он был, возможно, последним рыцарем веры, он был настоящим героем, и это совсем не то, что стали понимать под героизмом потом. Романтический, демонический или трагический герой – это совсем другое. Они есть и сейчас и были всегда, но он был героем веры, возможно, её последним рыцарем. А это – образец, прежде всего, бесконечного самоотречения. И главное отличие этого вида героизма от всех других в том, что он сам вовсе не признавал своего героизма, поскольку речь шла о его отношении к вере. Отсюда и вытекло – Пасюк был одинок, он был обречен на одиночество, и разве могло быть иначе? Вере он отдавал всего себя, целиком и полностью, в этом смысле он уже был духом, но не живым существом из плоти и крови.

…Когда стая, третий день бежавшая по полю и порядком выбившаяся из сил, устроилась на короткий отдых, к вожаку подошел молодой самец по имени Дарли. Он был известен своим гордым нравом и не в меру независимыми суждениями даже среди пасюков, ну очень гордых крыс, и, если бы не хромоножие, он вполне бы мог претендовать на роль вожака стаи – физического развития он был отменного.