Алеш Гучмазты - Матрона

– Я же не сам, не от своего имени выступаю! – горячился Солтан. – Меня Доме попросил, так и сказал: я, мол, чужой все-таки, меня она застесняется и может не согласиться. Он и ей говорил, – Солтан показал на свою жену, – ты, мол, из их села, тебе она скажет, все, что думает.

Венера встрепенулась, с ласковой одобрительностью глянула на мужа и согласно закивала головой.

– Вот и скажи, Матрона, – вступила Ната, – скажи свое слово.

Матрона устала, ей надоело слушать, как то, сокровенное, к чему она пришла после долгих раздумий, становится всеобщим достоянием, вязнет в многоголосице пустых советов и суждений, покрывается коростой житейщины.

– Хорошо, – проговорила она через силу. – Я согласна.

Едва вымолвив это, она почувствовала перемену за столом. Все смолкли и смотрели на нее с таким удивлением, будто речь до сих пор шла о чем-то несбыточном, и теперь, когда все получилось, никто не мог в это поверить. Она могла бы понять удивление Чатри, но поведение остальных казалось ей странным. Можно было подумать, что вовсе не они убили весь день на уговоры, и не они так трогательно упрашивали ее согласиться.

А может, это был розыгрыш?

Сердце ее похолодело: а что если и вправду разыграли ее?! Не дай Бог! Она сделает такое, чего никогда еще не видывали в Осетии! Опозорит их, сотрет с лица земли!.. Они же – Чатри, Ната, Венера, Солтан – смотрели на нее с какой-то непонятной растерянностью, и душа ее рвалась на части. Первой пришла в себя Ната:

– Дай Бог тебе жить до скончания света! Давно надо было согласиться! – она произнесла это с улыбкой, но в голосе ее слышались жалость.

Тут-то Матрона и поняла, наконец, чем было вызвано их удивление: в тот миг, когда она дала согласие на замужество, прежняя Матрона – независимая, дерзкая, гордая – исчезла, канула в прошлое, и перед ними предстала старая женщина, бедная, жалкая, несчастная в своем одиночестве, готовая на все, лишь бы приткнуться к чьему-то теплому обжитому углу. Она увидела себя их глазами и выпрямилась, словно вырываясь из оков, и уже вдохнула, чтобы сказать, отречься от своих слов, но вспомнила о сыне – ради него она и не такое готова была вытерпеть.

– Матрона! – радостно вскрикнула Венера, кивнув на Солтана: – Теперь у них будет две невестки из нашего села! Ты и я.

Она не нашла других слов, чтобы выразить свои чувства, но возместила это, глянув на отца взглядом победительницы и как бы говоря: теперь-то ты не скажешь, что мы дети, мы вон какое дело провернули!

Солтан тоже не стал скромничать:

– Что им передать? Когда ты будешь готова? – спросил он тоном человека, знающего себе цену.

Матрона задумалась. Ее печалил недоуменный взгляд Чатри. В селе никто ничего еще не знал, и ей оставалось лишь догадываться, как будет принята эта новость. Может, кто-то усмехнется ей вслед, кто-то посмотрит косо, а кто и словцом острым кольнет – все это придется вытерпеть, выдержать, пережить.

– Сегодня воскресенье, – заговорила она как бы сама с собой, – нет, к следующему воскресенью не успею, лучше в ту среду. К тому времени я разберусь со своим имуществом… Конечно, было бы хорошо, если бы он еще раз приехал до этого, вместе бы обсудили, уладили все дела.

– Кто? – с хитрецой спросила Венера. – Доме или его отец?

Во взгляде ее Матрона уловила отсвет затаенной насмешки – вы гляньте-ка, невеста наша жениха не прочь увидеть! Ей стало обидно – обращаются с ней, словно с девчонкой, будто она в том возрасте, когда мечтают, торопятся найти свое счастье; однако обида не заслонила главное.

– Как кто? – она с упреком посмотрела на Венеру. – Конечно, Доме. Пусть он приедет.

– Хорошо, – беря на себя эту заботу, согласился зять, – может, мы еще наведаемся к тебе. Конечно, разное бывает, если и не удастся почему-либо, в назначенный срок мы будем здесь. Постарайся к этому времени уладить все свои дела.

Все было сказано, и она понимала – пора уходить, но почему-то медлила, хотела вроде бы поговорить еще о чем-то, но никак не могла вспомнить о чем.

А Венера прямо светилась вся, поглядывая на мужа. Она знала, что он любит ее, верен ей, настоящий мужчина, одним словом, любое дело ему по плечу. Потому и живут они в мире и согласии, не то что ее отец и мать. Любуясь мужем, чувствуя себя счастливой, она помимо воли осуждала отца, который никогда не относился к ее матери с уважением, а о верности и говорить нечего, если он не пропускал даже таких, как эта Матрона. Она была привязана к матери, и той передалось ее настроение. Уловив жалостливый взгляд дочери, она все поняла, вернее, почувствовала и с укором посмотрела на Чатри, как бы говоря ему: “Видишь, как ты ошибался. Глянь, на кого ты менял меня, если осталось еще на что глядеть”. Чатри, в свою очередь, понял и дочь свою, и жену и, помрачнев, отвернулся.

Все это не укрылось и от Матроны, и ей еще раз пришлось сдержаться, но оставаться здесь она больше не могла.

– Счастливого пути, молодые, – сказала, прощаясь, – завтра, наверное, я вас не увижу.

– Хорошо, Матрона, – кивнул Солтан. – В назначенный день мы приедем за тобой. – Помолчав, он с некоторой опаской добавил: – Только смотри, чтобы мы зря не приехали.

– Как это? – озадачилась Матрона.

– А вдруг ты передумаешь?

– Правда, правда, – всполошилась Ната, – не сделай так, чтобы нас прокляли.

“Каждому в моем деле нужно больше меня”, – с грустью усмехнулась Матрона.

– Нет, сынок, нет, – сказала она Солтану. – Приезжайте.

Выйдя из дома, она приостановилась, ожидая услышать смех за спиной, но не дождалась. Значит, они посмеются позже, обсуждая ее на все лады, и после каждого слова будет раздаваться взрыв хохота.

Человек, наверное, боится смерти еще и потому, что никогда больше не увидит близких, дорогих ему людей. Но разве умершему нужно что-то видеть? Труднее оставшимся: сам-то он ни о чем уже не думает, не страдает и знать не знает, каково приходится тем, что жили с ним рядом и вдруг потеряли навсегда – ни взглядом переброситься, ни словом перемолвиться, ни рукой дотронуться – не дотягивается до него рука. Был и нет его. И остается лишь горькое чувство утраты… Так же и с вещами, которые достаются тебе тяжким трудом, хранят тепло твоих ладоней, следы пота и слез, и вдруг наступает день, когда ты расстаешься со всем этим, и тоже навсегда, как с жизнью расстаешься. Уходит то, что всегда было рядом с тобой, было частью твоей памяти, уходит твое прошлое, а будущего знать тебе не дано, и зыбкое благополучие твое сменяется тревогой распутья. Может, человек и трудится лишь для того, чтобы привязать себя к какой-то точке на земле, обрасти пожитками и засвидетельствовать, таким образом, приблизить к вечности свое пребывание в этом мире?..