Алеш Гучмазты - Матрона

Солтан тут же взялся командовать.

– Пировать не будем, – сказал он Доме и шоферу, – посидим немного и в путь.

Услышав это, Ната не выдержала, расщедрилась:

– Матрона не простая женщина, не каждый мужчина с ней сравнится. Так что придется вам посидеть, как следует!

Появился Чатри. Поздоровался, обнял Доме, протянул руку Солтану, но не просто как своему зятю, а с уважением, давая понять Доме, что тот хоть и большой человек, но без Солтана с этим делом не справился бы, не сумел. Солтан же в присутствии свекра засмущался и отступил в сторону, открывая вход в дом и уступая заодно бразды правления. Мужчины постояли, поговорили на крыльце. Пока говорили, подошел Кола.

– У вас уже все готово? – обратился к женщинам Чатри. – Или нам еще подождать?

– Когда это мы были не готовы?! – притворно возмутилась Ната.

Женщины сновали взад и вперед. Матрона, потерявшись, как ребенок, стояла в стороне, на веранде, не зная, что делать. Хотела зайти в дом, побыть возле мужчин, послушать Доме, но не решилась, понимая, что в ее положении это неудобно. Спустилась во двор. Зашла в хлев. Там было пусто и убрано. Вышла, закрыла хлев на замок. Подумала, позвала когото из мальчишек, попросила забить дверь гвоздями. Постояла, не зная в какую сторону податься, зашла в летнюю кухню, опустилась на чурбан и заплакала, уткнув лицо в ладони. Плакала и вспоминала, как давнымдавно Джерджи застал ее здесь с Цупылом.

Но предаться воспоминаниям ей не дали. Женщины, видимо, хватились ее, начали искать и, конечно же, нашли. Стали по одной, по две заходить к ней, стали подбадривать ее, шутить, смеяться. И снова в этой деланной их оживленности ей почудилось что-то очень знакомое, и снова память ее молчала. Она бы посидела еще немного, слушая разглагольствования женщин, но пришла вдруг Ната и напустилась на нее:

– Ты что себе думаешь?! Мужчины скоро встанут из-за стола, а ты так и не заглянула к ним!

Когда она вошла в дом, мужчины и в самом деле уже собирались вставать. Увидев ее, Чатри велел наполнить рог:

– Ну, Матрона, пусть сегодняшний день окажется для тебя счастливым! – произнес он и повернулся к Доме: – Знай же, Доме, Матрона равна мужчине – и умом и мужеством. Она достойно жила среди нас, в нашем селе никто не скажет о ней ничего худого. Дай же Бог, чтобы с ее приходом в ваш дом и она сама, и вы вместе с ней знали только радость!

– Спасибо, Чатри, – ответил Доме, – большое вам всем спасибо. То, что вы сделали для нас, я никогда не забуду. А Матрона в нашем доме будет чувствовать себя, как в собственном. Мы все постараемся, чтобы так оно и было.

Выпив, мужчины вышли во двор. Женщины начали убирать со стола.

– Пора подумать о дороге, – послышался голос Чатри. – Надо погрузить вещи в машину.

В доме все пришло в движение. Одни продолжали убирать, мыть, складывать посуду, другие выносили вещи к машине. Грузить помогали и мужчины, и дети. Все, кроме Матроны, беспокоились, тревожились, торопились. Слышался скрежет подвигаемой мебели, звяканье-бряканье мелкой утвари, звенела детская разноголосица, перекликались женщины, звучали рассудительные голоса старших. Она наблюдала за всей этой сумятицей и снова ей казалось – такое уже было в ее жизни, что-то похожее на это, и она снова мучилась, не могла вспомнить, понять, и когда дом опустел, освободившись от вещей, и вдруг пахнуло запахом свежевымытых тарелок, сердце ее дрогнуло: такое бывает на годовых поминках, когда скорбь по усопшему уже поумерилась и собравшимся приходится стараться, изображая печаль и сострадание. То же самое, только наоборот, происходило сегодня в ее доме. Напускное веселье женщин, их оживленность, шутки, попытки ободрить ее, развеселить никак не соответствовали грустным, а порой и тревожным взглядам, которые иногда ей удавалось перехватить. Они-то и отражали истинное настроение людей…

Когда дом закрыли на замок и женщины, прощаясь, стали обнимать ее, когда она уселась, наконец, в машину и, отъезжая, махала рукой остающимся, ее все не покидала, преследовала эта мысль: поминки окончились, и все расходятся по домам.

Все, кроме нее.

“Явилась новенькой невесткой в чужое село”, – вот уже несколько дней, живя в чужом доме, она не может избавиться от собственной присказки, повторяя ее про себя, как заклинание, и надеясь понять скрытый в ней смысл. Она не страдала, не раскаивалась в содеянном, но душа ее почему-то полнилась печалью, а печаль в свою очередь изливалась в вопрос: что будет дальше? Вопрос не касался ее дальнейшей жизни, к собственной судьбе она была равнодушна. Ее интересовало другое – семья, в которую она пришла. Кто эти люди? И главное: кто он, приемный сын того человека, за которого она на старости лет вышла замуж? Действительно сын? Сынок…

Это слово рождало в ней страх, переходящий в беспросветное отчаяние, и в поисках спасения она снова и снова повторяла: “Явилась новенькой невесткой в чужое село”, – и слышала вроде бы упрек, и в тоже время знала, что ей не в чем винить себя. Что бы она ни делала – корову ли доила, шла за водой или готовила еду, она все твердила свою присказку, будто платок вязала, чтобы завернуть в него, скрыть от самой себя и печаль и отчаяние.

Пока у нее получалось, но ей и самой было понятно – все это закончится, развеется вскоре, рассыплется, разорвется и останется одноединственное слово: сынок… Освободиться, думать о чем-то другом она не сможет, но и помнить об этом постоянно – значит, сойти с ума. Так оно и будет, наверное. Это печальное, рвущее душу слово заставило ее прийти в чужой дом, захватило, подчинило себе всю ее жизнь. Раньше она жила, как хотела, не заботясь о том, что подумают или скажут о ней люди. Действовала по велению сердца, и если ошибалась, сама и казнила себя и миловала. Теперь же будто сковали ее, закрепостили: она рассчитывает каждый свой шаг, сомневается в каждом своем действии – может быть, надо не так, а иначе? Но как именно? Ее гложут сомнения, она обдумывает каждое слово, прежде чем произнести, вымолвить его – вдруг не понравится кому-то? Не понравится слово, движение, действие, разонравится она сама и, потеряв терпение, ей скажут в конце концов: “Знаешь что, Матрона, иди туда, откуда пришла. Жили мы без тебя и дальше проживем”. Она вспылит, конечно, ответит, что и сама у себя дома жила не хуже, чем здесь, и нечего ее попрекать, не такое уж великое счастье выпало на ее долю. Подумаешь, мужа нашла! Да если бы она так уж стремилась выйти замуж, то сумела бы найти кого-нибудь получше – не вы первые сватались и не последние!

Но только в этом доме есть приемный сын, которого зовут Доме. И вот она пришла сюда, и живет, как тень, боясь лишним словом или движением спугнуть надежду, лишиться мечты.