Максим Веселов - «Клуб Шести»

Последнее предложение, видимо, являлось шуткой, ибо присутствующие улыбнулись. И снова в сознании Теодора запечатлелись пять разношёрстных оскала. Люди сложные существа. Нарисовать их портрет за один раз невозможно. Будем разбираться.

А разбираться Теодору пришлось, так как следующее, что до него дошло, это – что подошла его очередь быть ведущим в этом дурдоме. Мы не привыкли отступать и отказываться лезть в кузов. Тем паче, назвавшись клубистом. Но ладони у Теодора вспотели. Он постарался не показать присутствующим своего состояния, допил шампанское и крутанул волчок. Он помнил, что красный фонарь при входе в Клуб Шести в этот вечер горел.

Любой из живущих на земле считал и считает, что с ним всегда происходят либо гадости, которых свет не видел, либо чудеса, которые и сказочники не придумают.

Теодор в этот день размышлял над тем, что пора становиться не художником, а писателем и записывать истории из собственной жизни, выдавая их за придуманные.

Менять имена персонажам, названия городов и улиц, и – всё в порядке, бестселлеры будут пачками вываливаться из-под его, типа, пера. Издатели озолотятся, поклонники сдохнут от попыток догадки о границах его писательской фантазии художника, а те, о ком там будет написано, станут поджидать его по ночам у подъезда, что бы задушить. Ха. Так тому и быть, когда-нибудь он станет писателем и тогда уж, держитесь, суки, всем на орехи достанется. Теодор зла не помнил, а вот его записная книжка… Шутка, конечно, не было у Теодора записной книжки.

Никогда не было.

Тем не менее, что же произошло с ним на этот раз? Какого рожна ему надо было от этого клуба? Какого рожна он сам по себе «записался» в этот «кружок шизоидов»?

Теперь все следующие пять недель, а, скорее всего, на-а-амного больше, он будет вздрагивать от мысли, что в любую секунду может зазвонить этот чёртов сотик, выданный ему как ведущему, и он помчится туда, куда он, сотик, ему прокудахчет и станет делать то, что он ему прокукарекает… Бл…, бывает же такое? Да ни с кем такого не бывает, Теодор, не льсти судьбе, это только с тобой случаются такие глупости.

Ладно бы там тётки одни были,- чесал в затылке художник,- в этом клубе, это уж куда не шло, а их там всего две, это значит, что три недели из пяти надо будет выполнять просьбы мужиков. О чём они будут просить? Да просто бред это какой-то.

И опять Теодор собственной персоной в эпицентре этого человеческого бреда. Что больше всего в жизни не любишь, в то и вляпываешься постоянно. Он всю жизнь избегал людей, старался, что бы они его не трогали – в первую очередь трясся над тем, что бы самому их не трогать. Что б не воняло. А вот на тебе, вляпался по собственному желанию. И что теперь? А если ему всё это не подойдёт, он пока и выйти из клуба не может. Он им должен. А как ему писать их портреты, если уйти из клуба? Никак, у них уходят по английски. Это значит только одно, что ближайшие пять недель он в полном их распоряжении и должен наскоряк их намалевать, что бы, если что, слинять из этого дурацкого клуба, сразу по прошествии срока ведущего.

Одно его успокаивало, что теперь по неделе на каждый портрет. В течение этой вот недели он может сконцентрироваться на писателе Михаиле Романовиче. Художник молча выматерился в сторону горьних наблюдателей, мол, Господи, ну почему с него надо начинать, а не с дамы? Ладно,- решил,- проехали. Так указала рулетка, значит, так надо. Проглотим. Итак, что это за типус такой?

Никаких книг этого писателя Теодор не читал. Что можно сказать о писателе, не читая его книг? Ничего. Правильно. А как его, не читамши, рисовать? Правильно, никак. Вот вам, бабушка и Юрка улетел. Пока приступил к наброску, сразу на холсте, а почему бы и нет? Ведь картины из Серии он писал без этюдов, без эскизов, сразу на чистовую. Только одна проблема. Вдохновение. Серию он писал, когда его окрыляло и разбрасывало во все стороны. А тут что? А ничерта.

Следовательно, опять пришло время логики. Надо размышлять.

«Начнём? – спросил себя Теодор, и сам себе ответил.- Начнём».

А мы с тобой, читатель, скользнём по волне мысли художника. Итак, поехали!

Наверное, писатель, его внешность и внешний вид, это производное из его произведений. Во, завернул. Ну, допустим. У него, к примеру, куча положительных персонажей в книгах, которые ему нравятся, и он их списывает с себя и наделяет собственными чертами, ведь ему самому его собственные черты должны казаться верхом положительности. Ага. А потом сам перенимает черты от собственных положительных персонажей, этакий круговорот черт в персонажах и писателе.

Природа со своим круговоротом воды тут отдыхает. А если ему нравятся отрицательные герои? Вообще труба. А если те герои, которых он считает положительными, на самом деле, по отношению к общечеловеческой морали, являются отрицательными и наоборот? Ну, типа того, что он сам заблуждается? О, боже, да как же его рисовать-то? А вот как он выглядит, так и рисовать. Как он выглядит?

Никогда не снимает тёмные очки. Имидж. Или ожоги? Или страшный? Или просто – комплексы? Так, что-то его подвигло стать писателем. Что? Комплекс неполноценности в детстве, как Гоголя, или широта души, как Пушкина? Вот вопрос.

А может, у него глаза болят на свету. Да пошёл он к чёрту со своими очками. Как его рисовать? Ага! Вот оно! Без очков. А где его взять без очков? Ну, это уже фигня вопрос, придумать можно, в туалете фотокамеру установить, «поскользнуться» и брякнуться на него, выбив с носа очки, мало ли вариантов. Главное – без очков.

Это решено. Слава Богам, хоть одно решено.

Всё, дальше проще. Теодора озарило: в самом центре полотна должны быть глаза писателя, а всё остальное – тряпки, брелоки, кашне и шейные платки, полосатые там брюки, тетрадки и папочки, наконец, очки (много очков), всё это – вокруг этих самых глаз. Может, даже, шлейф кометы. Да, так и будет. Замысел готов.

А какое выражение будет у его глаз? Ведь они станут центром картины. А вот и незачем торопить события. Теодор решил, что придёт время, и он увидит, какое выражение глаз будет у этого писателя. А пока он принялся рисовать всё, что будет эти глаза окружать. Вот так. …

Звонок.

Дверь? Нет. Телефон? Нет.

Это был незнакомый Теодору звонок.

Ага, вот и готова картина. Ни добавить, ни. Остались – глаза. Ну, глаза, это – потом.

Звонок.

Темно. На улице, уже, наверное, ночь. Интересно, какому теперь по счёту дню принадлежит эта ночь?

Звонок. Что за незнакомый звон?

Телефонный. Но это не его телефон.

Это телефон ведущего. Началось.

Вот сейчас мы и узнаем, какие у него глаза… – пронеслось в голове художника.

Ещё интересно было знать, в каких квартирах живут писатели? Или он не типичный писатель? Очень может быть, но всё равно – интересно.